— Нет. Меня так не устраивает. Сам пойми…
— Ладно.
На фотографии — худенькая девочка со светлыми волосами и заострившимся личиком, измазанным землей. Прикопал в леске.
В комнате сгущаются сумерки. На окнах морозные узоры. В углу стоит елка. Громко тикают настенные часы. В кухне капает вода из умывальника. Андрею страшно. Темнота. Он едва выше подоконника, в окна льется фонарный свет. Огромный мир обступает его. Ледяной. Таинственный. Страшно одному. Вжаться в диван, обнять руками колени и жалеть себя, плакать, а затем, наплакавшись, в сладком изнеможении уснуть.
Хлопок двери, щелкнул выключатель, и в ослепительном свете люстры клубы морозного воздуха, ворвавшегося в комнату.
Мать, румяная, в черной, с блеском тающих снежинок шубе стоит над просыпающимся мальчиком и протягивает большую, чуть ли не с него деревянную машину — яркую, красно-желтую, с пластмассовыми колесами в рубчиках (как настоящие!). Здорово! Замечательно! Мир полон радости и нежности. Мама!
Андрей бросается ей на шею.
Лорд вновь стоял в десяти шагах впереди и оглядывался на хозяина — звал. Андрей двинулся вперед. Ноги как чужие, ватные, вязли в какой-то серой кисее. Вокруг расстилалось голубовато-серое поле, причудливо пересеченное почти прозрачными слоями, напоминающими колыхающиеся стеклянные стены. Далеко впереди маячил серо-серебристый просвет. Туда и направлялся пес. Андрей чувствовал что-то давящее за спиной, оглянулся. Позади, не очень далеко, виднелся город не город, что-то странное, углом наступающее на кисейное слоящееся поле. Причудливое нагромождение черных строений. Здесь попадались средневековые башни с остроконечными крышами, зубчатыми стенами, ступенчатой формы дома, рвущиеся вверх, кубы и параллелепипеды, накренившийся небоскреб и что-то дальше, не разобрать. Почему-то серебристый свет, доходивший до Андрея, не отражался на их стенах. Не он ли образовывает призрачные слои, как бы преломляющие пространство? Город (видимо — город) одновременно притягивал своей мощью и загадочностью, и в то же время отталкивал. Что-то в нем было пугающее, тревожное, точно там притаился неведомый монстр, изготовившийся к прыжку на очередную жертву-добычу. И все же город напоминает что-то земное, знакомое, пробуждающее желание узнать, дотронуться… Поверь, это приятно, стоит попробовать… Никаких монстров… Девица сидит в темнице, коса на улице… Решись…
Лорд заскулил. Андрей повернулся к нему, сделал шаг и снова куда-то провалился, теряя нить понимания происходящего.
— Привет, Солнышко! Как дела?
— Папа, бабушка пришла! — девочка исчезла в зале.
Андрей разулся, повесил кожаную куртку.
Появилась Ирина, испытывающе глядя на него:
— Ты сегодня рано…
— Да. А что, нельзя?
Жена насупила брови.
— Не начинай, пожалуйста. Мама только что оправилась от болезни.
— Не той кровушки хлебнула…
— Хочешь поужинать? — переменила тему Ирина.
— А вот и Андрюша, наш кормилец, — теща вела за руку Леночку. — Как успехи на работе, господин адвокат?
— Для вас я, Марья Игнатьевна, так и останусь гражданином…
— Папа устал, Леночка, — теща погладила девочку по голове, — сейчас он поужинает и поиграет с тобой. А мне пора, засиделась у вас.
— Не уходи, бабушка!.. — Лена схватила ее двумя руками за рукав кофты.
На скамеечке под двумя березами неподалеку от своего ветхого дома с высокой крышей, крытой рубероидом, сидел старик.
— Все хочу спросить тебя, дядя Федь, — обратился к нему Андрей, — почему ты железнодорожную фуражку носишь?
— Сын подарил, он последнее время железнодорожником был.
— А почему — был? — адвокат хорошо знал сына старика, пятидесятилетнего крепкого мужика, раз в год наезжавшего проведать отца откуда-то из Средней Азии. — Уволили, что ли?
— Помер. Телеграмму давали, да не дошла, письмо внучка прислала. Я б все равно не поехал… — старик отвернулся.
Андрей знал его с детства: доброго, торопящегося помочь другим, подставить свое истертое от постоянной работы плечо. Редкий старик — подсобит, подскажет, поднесешь ему чарку — от второй откажется. И сейчас, благодаря в основном его заботе, живет неподалеку слепая старушка. А родни, значит, никого не осталось — жена умерла лет пятнадцать назад, дочку еще в детстве убило молнией, единственный сын умер за несколько тысяч километров…
— Сестра Маня в Самаре. Все собиралась меня навестить, да пишет — болеет. Она на три года меня старше, значит, ей восемьдесят четыре. Вряд ли повидаемся перед смертью.