ХАРРИЕТ: Ну, ладно. Я думаю, это все равно все знают. (Набирает воздуху). Думаю, однажды они были очень близки к этому… тогда, когда он ударил ее бифштексом.
ХЬЮМАН: От ударил ее бифштексом?
ХАРРИЕТ: Тот был слишком прожаренный.
ХЬЮМАН: Что вы имеете в виду под «ударил»?
ХАРРИЕТ: Взял с тарелки и закатил оплеуху.
ХЬЮМАН: А потом?
ХАРРИЕТ: Если бы моя мать не залатала этот брак, не знаю, что бы произошло. И тогда он пошел и купил ей это сказочное бобровое манто и весь дом заново покрасил. Обычно он сидит на своих деньгах, так что должно быть это далось ему с трудом. Не знаю, что еще вам сказать. А почему вы спрашиваете? Думаете, это он мог внушить ей подобный страх?
ХЬЮМАН: (помедлив). Не знаю. Все это очень странно.
Выражение ее лица омрачилось, она начинает мотать головой и разражается слезами. Он подходит к ней и одной рукой обнимает за плечи.
Ну, что такое?
ХАРРИЕТ: Всю свою жизнь она всех любила.
ХЬЮМАН: (протягивает ей руку). Харриет. (Она смотрит на него). Что вы хотите мне сказать?
ХАРРИЕТ: Не знаю, нужно ли об этом говорить. Прошло уже много лет…
ХЬЮМАН: Никто не узнает, поверьте мне.
ХАРРИЕТ: Словом… когда жив еще был дядя Мирон, мы всегда праздновали Новый Год у него в подвале. Было это пятнадцать — шестнадцать лет назад. Мирон теперь уже умер, но он был… ну… (усмешка) очень уж потешный. У него была коробка из под обуви, полная… ну, вы знаете… такие открытки…
ХЬЮМАН: Вы имеете в виду…
ХАРРИЕТ: Да, эти французские. Знаете, голые женщины и мужчины с такими большими и длинными… ну, вы знаете… они свисают, как сардельки. И мы все их просматривали, покатываясь со смеху. Каждый Новый Год происходило одно и то же. Но в тот раз Филипп вдруг… мы думали он спятил…
ХЬЮМАН: И что же случилось?
ХАРРИЕТ: Сильвия смеялась и смеялась, тут он выхватывает открытку у нее из рук, поворачивается и вопит, вопит как резаный, что мы сборище дураков и идиотов, и что-то там еще. Потом хватает Сильвию и швыряет вверх по лестнице. Хрясь! Перила треснули, я слышу это еще по сей день. (Затаив дыхание). Скажу вам точно: не один месяц прошел, пока мы опять стали с ним разговаривать. Сильвию люди здесь очень любят.
ХЬЮМАН: А как вы думаете, почему он это сделал?
ХАРРИЕТ: (пожав плечами). Ну, если послушать мужиков, то они обычно рассказывают такую кучу дерьма, что ею можно было бы удобрить целое картофельное поле.
ХЬЮМАН: То есть? И что же они говорили?
ХАРРИЕТ: Ну, что его потому прорвало, что он сам не мог… Ну, вы понимаете…
ХЬЮМАН: Ага-а.
ХАРРИЕТ: Во всяком случае, больше не мог.
ХЬЮМАН: Но они опять помирились.
ХАРРИЕТ: Знаете, если честно, то надо сказать… хотя звучит это, наверное, странно…
ХЬЮМАН: Что?
ХАРРИЕТ: Если понаблюдать за ним, когда у них гости, и она говорит: он сидит тихо в уголочке, и такое выражение лица у него, когда он на нее смотрит… Просто сердце разрывается!
ХЬЮМАН: И почему же?
ХАРРИЕТ: Он на нее молится!
Затемнение
Скрипач играет, затем уходит.
Сцена четвертая
Стентон Кейз как раз собирается покинуть офис. Он одевает пиджак, капитанскую фуражку и шелковый шарф. Он обладает от природы внушительным авторитетом и детски-наивным чувством собственного достоинства. Входит Гельбург.
КЕЙЗ: Отлично! Вот и вы. А то я уже хотел идти.
ГЕЛЬБУРГ: К сожалению, попал в пробку на Краун Хейтс.
КЕЙЗ: Я хотел еще раз поговорить с вами об объекте 611. Сядьте на минуту. (Оба садятся). Мы собираемся где-то через час выйти в море.
ГЕЛЬБУРГ: Отличная погода.
КЕЙЗ: У вас все в порядке? Выглядите вы не очень хорошо.
ГЕЛЬБУРГ: Нет-нет, у меня все отлично.
КЕЙЗ: Хорошо! Вы уже приняли решение по поводу 611? Забегая вперед, скажу: я считаю цену подходящей.
ГЕЛЬБУРГ: Да, с ценой все в порядке, но…
КЕЙЗ: Я еще раз прошелся там мимо, думаю после некоторого ремонта это было бы отличное представительство для Гарвардского клуба.
ГЕЛЬБУРГ: Да, здание красивое. Но сам для себя я еще не окончательно уверился и хотел бы сказать по этому поводу пару слов… если вы, конечно, ни сию минуту выходите в море.