ХЬЮМАН: Вы имеете в виду последние две недели?
ГЕЛЬБУРГ: Да. (С чувством неловкости). И до того тоже.
ХЬЮМАН: Понимаю.
Но он не спрашивает, как долго до этого. Пауза.
ГЕЛЬБУРГ: Я подумал: может, ей поможет, если я… Ну, вы понимаете.
ХЬЮМАН: Да, я думаю, теплота ей помогла бы. И, честно говоря, Филипп, я начинаю думать, что все эти страхи перед нацистами проистекают у нее от ранимости. Я ни в коем случае не хочу вызвать в вас чувство вины, но если женщина не чувствует себя любимой, она может полностью утратить душевное равновесие, понимаете? Будет чувствовать себя потерянной. (Хьюман ощущает некую странную реакцию). Что-нибудь не так?
ГЕЛЬБУРГ: Она, что, сказала, что нелюбима?
ХЬЮМАН: Да нет, но может быть она так думает.
ГЕЛЬБУРГ: Послушайте… (Он борется какой-то миг сам с собой, потом решается.) Не могли бы вы мне кого-нибудь порекомендовать?
ХЬЮМАН: Для вас лично?
ГЕЛЬБУРГ: Не знаю. Я понятия не имею, что они там делают с людьми.
ХЬЮМАН: Я знаю одного очень приличного человека здесь, в больнице. Записать вас к нему?
ГЕЛЬБУРГ: Пока, может, не надо. Я вам тогда скажу.
ХЬЮМАН: Хорошо.
ГЕЛЬБУРГ: Ваша жена говорит: я очень много вздыхаю. Это имеет какое-то значение?
ХЬЮМАН: Может, просто нервное напряжение. Заходите, когда у вас будет побольше времени, я вас осмотрю. Но скажите, пожалуйста, мне кажется или у вас действительно что-то произошло?
ГЕЛЬБУРГ: Все оборачивается против меня. (Пытается изобразить всеведущую улыбку). Но вы же и сами знаете.
ХЬЮМАН: Минуточку…
ГЕЛЬБУРГ: Вы же не слепой: она знает, что делает.
ХЬЮМАН: Что случилось? Почему вы так говорите?
ГЕЛЬБУРГ: Вчера я пришел домой поздно, всю вторую половину дня был в Джерси — у нас там проблема. Она уже крепко спала. Я сделал себе макароны. Обычно она оставляет мне что-нибудь поесть.
ХЬЮМАН: С головой у нее нет проблем.
ГЕЛЬБУРГ: Я же вам рассказывал: она прекрасно двигается в кресле по кухне. Флора по утрам делает покупки — это домработница. Иногда я спрашиваю себя, не встает ли Сильвия и не бродит ли по квартире, когда я ухожу.
ХЬЮМАН: Это исключено — она парализована, Филипп, это не уловка, она больна.
ГЕЛЬБУРГ: (смотрит на Хьюмана со стороны). О чем вы с ней говорите? Знаете, она выглядит так, словно вы видите ее насквозь.
ХЬЮМАН: (смеется). Было бы хорошо, если б это, действительно, было так. Мы говорили о том, как нам поставить ее вновь на ноги — и все это не против вас, Филипп, поверьте мне. (Легкая улыбка). Господи, неужели вы не можете доверять мне чуть-чуть больше?
На минуту Гельбург выглядит почти успокоенным. Короткий изучающий взгляд в лицо Хьюману, затем легкий кивок.
ГЕЛЬБУРГ: Никогда не думал, что смогу с кем-нибудь так говорить. Нет, я доверяю вам.
Пауза.
ХЬЮМАН: Хорошо. Рассказывайте дальше, я вас слушаю.
ГЕЛЬБУРГ: Когда мы говорили первый раз, вы спросили… ну, сколько раз в неделю.
ХЬЮМАН: Да.
ГЕЛЬБУРГ: (кивнул). Иногда у меня возникают проблемы.
ХЬЮМАН: Хм. Ну, это, знаете ли, у многих бывает.
ГЕЛЬБУРГ: (облегченно). Вам часто приходится это слышать?
ХЬЮМАН: Даже очень.
ГЕЛЬБУРГ: (судорожная вызывающая улыбка). А с вами это когда-нибудь было?
ХЬЮМАН: (озадачен). Со мной? Ну, конечно, пару раз. А у вас это недавно?
ГЕЛЬБУРГ: Ну… да. Недавно… Но и давно тоже. (Жест, намекающий на прошлое).
ХЬЮМАН: Понимаю. Но напряжение только усугубляет положение.
ГЕЛЬБУРГ: Да. Я тоже заметил.
ХЬЮМАН: Только не думайте, что настал конец света, это не так. Вы еще молоды. Это — как море, оно то отступает, то возвращается. Но вы не должны забывать, что она вас любит и хочет.
Гельбург смотрит на него широко открытыми глазами.
Вы же знаете это, или нет?
ГЕЛЬБУРГ: (кивает, оставаясь какое-то время в раздумье). Моя свояченица говорит, вы раньше на пляже ходили гоголем.