— Ага, гуляла, как же, — подмигнула мне Белка. — Шестнадцать уже стукнуло, нашла уже кого, небось, а с подругами не делишься. Не хорошо, Ольха, колись уже, кого себе присмотрела?
— Иди ты, — беззлобно отозвалась я. — Самой уже семнадцать, а все ждет чего-то. Смотри: останешься старой девой, да и помрешь в одиночестве среди десятка кошек.
— Ну, мне это уж точно не светит, в отличие от некоторых.
Я вздохнула. В этом она права: Белка была самой красивой из всех местных девушек, которых я только видела, и мастерицей она тоже была на все руки — этого уж точно хватит, чтобы захомутать какого-нибудь богатенького мужичка из столицы и жить в достатке до конца своих дней. Конечно, если он не подохнет раньше от ее скверного характера.
— Кстати, — продолжила тараторить она, — в «Улиции» сегодня будет шумно. Какая-то орава солдатиков из Провицы решила закатить гулянку, они проставляются, вот только, боюсь, места-то не всем хватит, каждый на халяву покутить охоч. Надо прям щас идти. Ты с нами?
— Нет уж, спасибо. Забыла, что случилось в прошлый раз?
Белка хмыкнула и улыбнулась.
— Такое забудешь. На первой до сих пор обгоревшие деревяшки соскребают со стен, а на статуе Райны на второй еще красуются бараньи рога!
— Вот именно, — я кивнула и снова прислушалась к клирику в мешковатой серой робе, обернутой на поясе темно-зеленым тканевым поясом. — Пошли, подойдем поближе.
Прежде чем она открыла рот, чтобы возразить, я схватила ее за локоть и уже уверенно тянула вперед, расталкивая народ локтями.
Мне было действительно интересно. Столько народа на площади не собиралось еще со времен казни прежнего бургомистра, когда его всем городом сжигали живьем на костре, а потом еще полтора месяца поминали, причем исключительно хорошими словами. Что поделать, о покойниках плохо не говорят.
— Ольха! Ай, сволочь, уйди ты с дороги! — похоже, кто-то все-таки наступил ей на ногу. — Ольха, кому говорю, остановись! Там дальше и блоха не проскочит, куда уж нам. Раздавят ведь, раздавят, как Фомку в прошлом году!
Я притормозила. Чего-чего, а Белка убеждать умела.
Фомка — шестилетний малец, что вечно ходил с нами как неотлучный крысиный хвост, и всегда с радостью выполнял любую нашу просьбу, погиб зимой прошлого года, когда в Суцито решил вдруг заявиться какой-то хмырь из Совета. Он тогда выбежал на дорогу, а стражники, поленившись останавливать всю процессию ради какого-то мелкого заморыша, попросту затоптали его копытами своих лошадей. Ужасная смерть, особенно для ребенка.
Только я снова взглянула на клирика, как увидела, что он уже сворачивает свой старенький листок и спускается с помоста, а трое молодых послушников, которые по наряду отличаются лишь белой повязкой на поясе, с каменными лицами помогают ему, придерживая под локти.
Вот же черт, не успели!
— Ты-то хоть слышала, о чем он говорил?
Белка поморщилась и лениво дернула плечом.
— Когда меня интересовали слова этого старикана, Ольха? Пошли лучше, сейчас «Улиция» наверняка уже битком набита, а я не хочу стоять у дверей и слушать, как эти придурки веселятся без меня!
Я закатила глаза.
— Ладно, по… — я уже хотела согласиться, как вдруг позади нас раздался звонкий голос Никасима, местного балагура и, по совместительству, барского дурачка.
— Поймали! — орал он так, что его голос разносился по площади и уходил далеко-далеко, эхом отдаваясь от стен. — Поймали! Там, у ворот!..
Он на секунду замолчал, оступившись на ровном месте и угодив лицом в землю.
— Кого поймали-то, придурок? — угрюмо отозвался какой-то мужик из толпы.
Ну, придурком я Никасима бы не назвала. Наоборот, городской балагур отличался великолепным умом и сообразительностью настоящего сыщика, но на публике предпочитал строить из себя полного идиота — на такого никто внимания обращать не будет. Особенно стражники, ведь если бы бургомистр прознал, что он тайком расшатывает доски сундука с податью, а потом собирает с дороги монетки липкой подошвой своего сапога, то точно приказал бы отправить его на дыбу.
— Проводника, — выдохнул Никасим, и народ сразу же с интересом подался к нему. — Проводника поймали.
— Где?
— У ворот!
Я успела шмыгнуть за угол дома и утянула за собой Белку как раз вовремя. В следующую секунду весь народ, находящийся на площади, организованно ломанулся к воротам, поднимая в воздух чертову тучу пыли и вызывая чуть ли не вселенское землетрясение, а клерк, оставшийся далеко позади и угодивший под не вполне дружественные тычки руками и ногами, громко сыпал проклятьями на всю округу.
— Ого, — присвистнула Белка. — Даже и не думала, что наш дражайший церковник знает такие слова. Вон, смотри, даже послушники покраснели!
Я лишь усмехнулась. Зуб даю, она еще не знает, сколько денег этот «милый» человек тратит в местном борделе каждую ночь.
Она уставилась на меня своими голубыми глазами.
— Ну, идем мы или нет?
— В «Улицию»?
— Какую «Улицию», Ольха?! Ты что, оглохла или Никасима не слыхала? К воротам, к воротам! — теперь уже она взяла меня под локоть и потащила в ту сторону, где скрылись люди.
— Святая Райна, Белка, — вздохнула я, — мы-то что там забыли?
— Нет, ты точно сумасшедшая, Ольха. Проводника же изловили. Это тебе не какие-то там посиделки в замшелой вонючей корчме, дуреха — такое случается раз в жизни! Ты-то когда-нибудь видела одного из них?
Я покачала головой. Да и на кой черт мне сдались эти проводники? Папа всегда говорил, что от них одни проблемы, да и я не возражала, ведь тот, кто может безнаказанно убивать людей, просто не может быть хорошим человеком. Видимо, этот в чем-то очень провинился, раз его поймали.
— Вот и я о том же. Пошли!
Пока мы добирались до ворот, у них уже скопилось прилично народу, вот только на этот раз никто не толпился: все смиренно стояли в две линии вдоль дороги, образуя живой коридор до самого Каравая.
— Туда, — шепнула мне Белка, и мы проскользнули мимо хмурых стражников с алебардами, оказавшись в первом ряду.
— Что-то я здесь не вижу никакого проводника…
Я огляделась. На улице было тихо. Поразительно тихо. Мне сразу же вспомнился тот день, когда умер Фомка, и это мне совсем не нравилось.
В низу живота неприятно закрутило, и я готова была уже уйти, как тут у ворот загромыхали копыта ездовых лошадей.
Сначала по дороге проехалось трое всадников в темно-серых одеждах. Они внимательно оглядели нас, видимо, выискивая возможных пособников пленника, а их пальцы сжимали рукояти изогнутых стальных сабель, от одного вида которых у меня по коже пробежали ледяные мурашки.
Всадники убедились, что угрозы нет, и коротко кивнули друг другу, а затем один из них, что ехал в центре на гнедом жеребце, свистнул и махнул рукой кому-то за стенами города.
Я затаила дыхание. Признаюсь, сейчас мне стало действительно интересно.
Белка несильно сжала мою ладонь и шепнула:
— Как думаешь, какие они, а? Говорят, они огромные как великаны и одной рукой могут раздавить тебе череп как какой-то орех. Я, конечно, не верю в эти сказки, но все же… Я бы ни в жизнь не пошла убивать какого-нибудь болотного хмыря. Ни за какие гроши!
Я согласно кивнула.
Вдалеке замелькали размытые силуэты солдат. Сначала я приняла того, кто шел в середине, за одного из них, но потом, когда они подошли ближе, заметила длинные железные цепи, прикованные к рукам и ногам высокой тощей фигуры.
— Выглядит… обычно, — разочарованно пробормотала Белка. Энтузиазма у нее заметно поубавилось.
Ага, зато у меня его стало хоть отбавляй.
Я подалась вперед, чтобы получше разглядеть плененного проводника, но стражник, стоящий поодаль, угрожающе качнул алебардой, и я осталась стоять на месте. Вот черт!
Разочарованно выдохнув, я стала ждать, пока они подойдут ближе, и продолжала пристально разглядывать пленника.
На вид ему было лет двадцать-двадцать пять. Внешне он почти ничем не отличался от обычного мужчины его возраста, только своей необычной худобой (в нашем городке все мужчины были или мускулистыми, или толстыми как хряки) и поразительно бледной тонкой кожей, сквозь которую ясно проступали очертания ребер.