Пусть бы только все это закончилось. Пусть бы… Только бы увидеть его, обнять, прижаться всем телом. И больше ей ничего не нужно. Больше она ничего не желает. Только пусть он придет. Пусть придет… пусть…
А он все не шел. Уже сошли снега, и солнце вовсю пригревало землю. На деревьях зазеленели молодые, клейкие еще, листочки. Земля в саду просохла. В сад этот Анну стали выпускать почти ежедневно, если позволяла погода. Под надзором, конечно, но все ж таки, хоть какое-то разнообразие.
Сначала, она думала сбежать. Бродила по дорожкам, крутила головой во все стороны, пытаясь понять, где находится, рассмотреть пути на свободу. Да без толку. Высокая каменная стена окружала небольшой пятачок, называемый здесь садом. Высокая стена, за которую не было никакой возможности заглянуть.
А ее стерегли. Хорошо стерегли. Не было никакой возможности вырваться из-под надзора.
И прогулки не приносили удовольствия, только еще больше тревожили мятежную душу. Хотелось стать сильной. И смелой. Бесстрашной. Броситься на своих тюремщиков, раскидать их в стороны и сбежать. Только вот все это в мечтах. А на деле… На деле Анна так не могла. Она была слабой. Беспомощной. Она никогда не умела выживать. И бороться тоже не умела. И потому ей оставалось только смириться и ждать. Молиться, чтобы ожидания ее не были напрасными.
А если он не придет? Если… ему помешают или… он не захочет? Как быть? Что делать ей тогда? Что сделают с ней?
Об этом Анна старалась не думать. Гнала от себя мятежные мысли и снова и снова уговаривала себя подождать.
Ее не обижали и не глумились. Кормить не забывали и одежду доставили. Книги вот… Раньше Анна любила читать любовные романы или о приключениях, или вот баллады еще. Но теперь это не приносило ей удовольствия. Она не могла вникнуть в смысл прочитанных слов, не видела их или забывала почти сразу же. И вышивать пробовала, да только не ложились стежки, не складывался узор. Все валилось из рук. И она еще больше себя накручивала. И спать почти перестала. Все чудилось ей в темноте ночной, что кто-то проникает в ее покои, крадется тихо-тихо, ступает осторожно, чтобы не нарушить чуткий сон ее, склоняется над кроватью и…
Она открывала глаза, готовая закричать так громко, как только может, но не было никого. Никогда никого не было. Никто не приходил.
И Рейджен… Рейджен тоже не шел.
— Вот глупая гусыня, — твердила она сама себе. — Зачем ждешь? Разве ж он обязан? И так спасал и помогал и возился с тобой, как с несмышленышем. А чем ты отплатила? Зачем ждешь? Почему надеешься, глупая?
Но как не пыталась она уговорить себя, как не гнала от себя эти мысли, все ж таки ждала. И верила.
— Он придет, — твердила себе и прислушивалась к тому, как замирает сердце. — Он не оставит. Пусть не любит. Пусть пожалел уже, но… не оставит в беде.
Дверь распахнулась, громко стукнувшись о стену, и Анна вздрогнула. Она почувствовала. Пусть не было произнесено ни слова, она поняла, угадала, кто вошел в ее темницу даже раньше, чем услышала это тихое:
— Анна…
И слезы хлынули из глаз прозрачным потоком. Зашлось в бешеном ритме глупое сердце, а ноги вдруг приросли к месту, и не осталось сил обернуться.
— Анна, — он подошел сам. Прикоснулся к плечу, прижал к себе на мгновение, — идем. Все закончилось.
И она пошла. С трудом переставляя ноги и так крепко уцепившись за его ладонь, что даже пальцы побелели. А слезы все текли по щекам.
— Я… мне было так страшно, — прошептала она. И пусть это не то, что она должна была сказать, пусть не так должна была бы приветствовать своего спасителя, но в горле застрял комок и больше не получалось выдавить и слова.
— Я знаю, родная, знаю. Но все уже закончилось. Все закончилось.
Они вышли из дома и по дороге им никто не встретился. Огромный особняк, казалось, обезлюдел совсем. Впрочем, Анне не было до этого никакого дела. Она шла, цепляясь за Рейджена, за свою последнюю надежду, за того единственного… за своего единственного… и не видела ничего вокруг. Какое ей дело то окружающих? Какое ей дело до того, где ее держали столько дней, если все уже закончилось?
Она впервые оказалась на крыльце дома, в котором провела столько времени и даже не заметила ничего. Не видела и видеть не желала. А потом была карета и дорога. Долгая или нет? Анна не помнила. Для нее время остановилось. Замерло в тот миг, когда он вошел в ту комнату, где она провела так много времени в мечтах о нем и воспоминаниях о том, что было. Все остальное было не важно.
— Прости меня, — это были первые слова, которые дошли до ее сознания. Анна вздрогнула и вынырнула из своей раковины. Нахмурилась. Огляделась.