Раиса, лишенная юности, пережила немецкую оккупацию – подростком собирала осколки на аэродроме. Рано начала работать, после войны вышла замуж. Брак считала несчастным, но дочерей родила красивых и умных.
– Как я живу? – разговор перешел на меня. – Да, пожалуй, как и все взрослые. Днями пропадаю на работе – в Москве иначе никак! Дважды в неделю курсы английского, в субботу отсыпаюсь, в воскресенье домашние дела, прогулки. – Я никогда не знал, что отвечать бабушке на эти вопросы. Она не пыталась узнать все подробности, для нее было важно видеть розовые щеки и глаза, полные жизни.
– Да… мальчик уже вырос! – Ее взгляд не сходил с меня. Глазами она всегда говорила, любила, хвалила, даже ругала и воспитывала. – Вот бы сейчас, как тогда, бежать за тобой по траве. Хорошее было время!..
***
Жарким вечером уходящего лета как обычно я приехал навестить родных, зашел в гости к бабушке. Пирожки она не пекла уже пару лет, в духовке стояла старая кухонная утварь, холодильник дребезжал от старости. Радио говорило о какой-то выставке. Дышалось тяжело. Знойное солнце спалило все цветы на подоконнике, одни кактусы неизменно блестели у тусклого от пыли стекла.
– Это ты, Миша?
– Нет, бабуль, это Женя.
– Аааа… Женечка. Приехал? – Несмотря на свое тяжелое состояние, она выглядела неплохо, улыбалась. Всегда ждала в гости, всегда радовалась. Но сегодня меня не узнала.
– Конечно. Как ты здесь?
– Да сижу, жду… – размеренно произнесла она.
– Чего ждешь? – Будто не понял, о чем речь.
– Деда жду. Давеча приходил ко мне, звал куда-то…
– Ну что ты говоришь такое!
– Знаю, что говорю. Где живешь-та?
– В Москве.
– Давно?
– Уже пару лет.
– Диалог казался бесконечным. Вопросы повторялись, ответы становились не нужны. Осунувшаяся от болезни, она смотрела куда-то прямо. Она сидела на диване будто на краю обрыва и смотрела вдаль. Небо казалось ей безмятежным, манящим и дарящим свободу. На фоне старого бордового ковра, висевшего на стене, она застыла, будто с нее пишут портрет.
– Вот бы сейчас бежать по траве… – начала она. От этих слов меня прожгло воспоминанием. Я вспомнил речку, удочку – хотя с тех пор ни разу не рыбачил – и насыщенный разными историями и прибаутками вечера у бабушки.
***
На тарелке в серванте – подарок бабушки! – синей глазурью уходила дорога вдаль. Справа – деревья, своими ветками напоминающими березу. Она была памятью, пока однажды не упала.
Она была беззащитна и всегда стояла отдельно от всех. Никто не пользовался ею по назначению, изредка смотрели на нее как на музейный экспонат. Она не задавала вопросов, она слушала. Она была любима. Любила, когда на нее смотрят, берут в руки и протирают от пыли.
Она разбилась не потому, что была стара, а потому, что о ней стали забывать. Она напоминала о детстве, из которого мы так спешили вырасти. Она заставляла грустить, заставляла задумываться над тем, что происходит вокруг, с нами, в нас. Где-то в шкафах есть похожая тарелка неправильной формы, с приподнятыми краями, с другим рисунком, блестящая. Но она не хранит тепло бабушкиных рук, не пахнет пирожками.
Бабушкина тарелка выскочила из рук, упала с глухим звоном, разлетелась на куски и словно прошептала: «Живите дружно». А радио по-прежнему продолжало свой спокойный монолог.