— Нет, если подождете полчасика, вполне можете дождаться, — сказала я, с трудом сдерживая улыбку.
— Спасибо! — девочки смотрели на меня, с искренней благодарностью.
Жаль, я не увижу, как Андрей попадет в лапы своих фанаток. Надеюсь, Топольскому хватит ума не выходить из машины и не подкидывать поводов для обсуждения?
Ума у него не хватило. А может ему уже просто все равно на мнение окружающих и это заботит только меня?
— Я боялся, ты все-таки сбежишь, — Топольский открыл передо мной дверь машины, девчонки у крыльца моментально затихли.
— Не надейся. Ты прав, надо определяться. Поехали, хватит светиться и так уже на каждом углу обсуждают.
— А не все ли равно? — Сергей завел мотор и стал медленно выезжать с неудобной стоянки, — Или удар по имиджу хорошей девочки? Легче, Санечка, поболтают и забудут, а реклама останется.
— Вот такой популярности я и не хотела.
— Честолюбие — это прекрасно, но не в нашем ремесле.
Я молча смотрю в окно. Не знаю, что сказать. С чего вообще начинают душевный стриптиз? Растерянность и необходимость играть по чужим правилам меня злит. Вот зачем ему в это лезть? Зачем все эти игры в рыцаря на белом коне, который придет и спасет принцессу из лап ее прошлого дракона? Бред!
— Не надо об этом думать, — я вздрогнула.
— Ты о чем?
— О том, о чем ты сейчас думаешь — не надо.
— Ты мысли читать умеешь?
— У тебя на лице все написано. Сил нет смотреть.
— Не смотри. Мне все равно об этом говорить сейчас, никуда не денешься, — я вдруг разозлилась. Больше всего — на себя, но досталось Сергею.
— И я был бы рад, если б можно было без этих разговоров. Я понимаю, что это больно. Но иначе никак?
— Никак. Не волнуйся, подробностей не будет. Тебе ведь не обязательно знать сколько раз и как…
— Хватит! — Сергей меня оборвал, — Зачем ты это делаешь?
— Хочу, чтоб ты понял, что все это не похоже на сопливые мелодрамы — появился мужик, любовь и все проблемы прошли, психика восстановилась. Это так не работает, я теперь такая навсегда. Сломанная, бракованная, с кошмарами, страхами, паническими атаками. И тебе придется с этим мириться, возможно даже подстраиваться, прогибаться.
— Вот оно что… Саш, я никогда легких путей-то и не искал, повторюсь. А потом…. Я влюбился по уши! Мне без тебя хреново, понимаешь? Пусто. Не хочу так.
— Это пройдет.
— Не пройдет. Это всерьез. Всерьез и поэтому меня так клинит на тебе, а ты этого в упор не видишь. Ты уже все решила — Топольский бабник, я навечно одинока, все, занавес! Только не так, Саш, совсем не так.
— Расскажи мне тогда, как?
— Я — пень, который на старости лет крепко влюбился и не понимаю, что мне сделать, чтоб ничего не испортить. Ты права, я в себе не уверен, мне эти шестнадцать лет разницы костью в горле. Хотя. я рядом с тобой вообще ни в чем не уверен, кроме того, что ты мне безумно нравишься. А ты… Я в точку попал — иллюзия, мечта, сказка, — он повернул руль, сворачивая в сторону Лугового, на меня Сергей по-прежнему не смотрит, — я когда эти фотографии увидел, такая злоба вперемешку с болью, до темноты в глазах. Я не думал, что меня настолько заденет, поэтому и повел себя как последний мудак, но я сам себе сожрал уже за это, Саш!
— Мне тебя пожалеть?
— Можешь выматерить, — предложил он.
— Обойдешься.
— Зря отказываешься.
— А откуда такая уверенность, что мне это нужно? Может у меня уже нет ничего к тебе?
— Я был на концерте, — напомнил Сергей.
— Так я имен не называла, — отбила я, — может у меня все перегорело уже и это так, прощальный аккорд? — наверное, мне пора запомнить, что Топольского не стоит провоцировать и брать на слабо.
Мы как раз остановились на светофоре, и он вдруг перегнулся ко мне, касаясь моих губ своими. Тело откликнулось раньше, чем я успела опомниться и себе что-то запретить. Сердце рухнуло вниз, бешено забившись. Господи, как я соскучилась! По нему, по глазам, рукам, голосу, губам, запаху…
— Перегорело? — спросил он, так и не отстранившись.
— Сережа… — беспомощно начала я. Что я скажу? Все и так понятно.
— Плохо мне без тебя, Санечка. Очень плохо, — он выпрямился — на светофоре как раз загорелся зеленый.
Машина тронулась. Теперь Сергей тоже молчит, глядя на дорогу. Я только сейчас замечаю, что на нем та же льняная рубашка, что была в первую нашу встречу. Как символично, да?
В горле неприятный колючий ком, но плакать нельзя, и дело тут даже не в то, что smoky eyes старательно нарисованный Надюшкой превратится в грустную панду, а в том, что слезы — это слабость, а слабой я сейчас быть не могу. Беседовать с Топольским нужно на равных, чтобы он меня услышал. И у меня получится, наверное, если он больше не станет меня целовать.