Я подвинула стул и села рядом. Впервые вижу Сергея таким — растерянным и подавленным.
— У тебя свои триггеры, да? — догадалась я.
— Да. Мой страх — это потерять близких. Это очень страшно. Такая дыра в груди потом — ты ее пытаешься — работой, другим человеком, чем-то еще, но туда только все проваливается и заткнуть эту дыру нельзя.
— Я знаю. Не получилось и ты научился с этим жить, а потом дыра стала не такой огромной, но все равно никуда не делась?
Сергей поднял на меня глаза. Мне показалось, что уже не такие больные, а скорее удивленные.
— Да. Научился. Время и работа помогают. Знаешь, мне иногда даже страшно, насколько ты меня понимаешь.
— Разве это плохо?
— Это большое счастье, но я безумно боюсь тебя потерять. Нет, ты не думай, — он виновато улыбнулся, — это не игра на твоих чувствах…
..
— Я не собираюсь умирать, — я накрыла его ладонь своей, — Все будет хорошо.
— Будет. Но я за тебя боюсь.
— Сережка…
— Тссс, хватит. Иди ко мне.
Глава двенадцатая
Сергей.
— Там от кинотеатра идти десять минут по людной улице, — поморщилась Саша, — заберешь от Андрея, если тебе так спокойнее.
— Спокойнее. Напиши, как из кинотеатра выйдете, я освобожусь как раз.
— С одной стороны, ты сам нагнетаешь, — Саша улыбнулась и вдруг звонко чмокнула меня в нос, — а с другой — мне приятно.
— Я лучше нагнетаю. До вечера, моя хорошая.
Нагнетаю, да. Но лучше я буду нагнетать, чем жалеть.
Александра.
— Ты сама-то в этот лагерь хочешь? — спросила я, когда мы с Дашей вышли на улицу. Андрей достал какие-то очень крутые путевки в молодежный лагерь и запоздало стал переживать, что Дашка от его затеи не в восторге, вот я и вызнаю окольными путями.
— Хочу. Там программа интересная и Маринка тоже поедет. Ну, Хрусталева, помнишь?
— Помню, конечно, — Марина была Дашкиной школьной подружкой.
— Давай Андрею позвоним, чтоб не волновался?
— Позвони. Все вокруг только и делают, что волнуются, в последнее время.
— Ты это из-за Леши, да? — спросила Дашка, набирая номер брата.
— Ты откуда знаешь?
— Уши длинные, — показала мне язык Дашка и сказала уже в трубку, — Да, домой идем. Угу. Хорошо.
— Сказал, у подъезда подождет, — Дашка убрала мобильный.
— Еще один паникер. А уши длинные, я тебе подстригу когда-нибудь.
— Ой, да вы достали со своими тайнами! Мне не пять лет уже и даже не десять!
— Даш, не в возрасте ведь дело, просто мы тебя любим и не хотим пугать лишний раз. Это называется забота, вредная ты девчонка.
— Это называется — Дашка маленькая и ничего не поймет, — фыркнула девочка. А я уже школу закончила, между прочим.
— Никто тебя маленькой не считает. И не считал никогда, просто мы хотим тебя защитить, мы же тебя любим, Даш.
— Ладно, я вас тоже. Но какой смысл скрывать, если я все равно все узнаю?
— Мы забываем, какие у тебя длинные уши.
— Вон Андрюшка, — Дашка помахала, — видит, что ли?
— У вас близорукость семейная, — отшутилась я и вдруг напряглась — как-то странно мой друг сидел на лавочке, — Даш, постой тут, только из-под фонаря не уходи.
— Саш?
— Просто постой.
Еще подходя, я поняла, что именно не так — неестественная поза, Андрей никогда так не разваливается и никакой реакции.
— Андрюш? — позвала я, когда до скамейки оставалось пару шагов и тут же чуть не заорала — на светлой толстовке расплывалось темно-красное пятно.
Воздух вокруг вдруг стал твердым, как желе. Я лихорадочно соображала, что делать, но почему-то продолжала стоять, боясь дотронуться до Андрея.
А потом закричала Дашка и я как будто включилась.
Нужно что-то делать, пока не стало поздно. Я нашла у Андрея пульс, который меня порадовал, и вызвала Скорую. На бледную плачущую Дашку я старалась не смотреть — я сама разревусь иначе, от ужаса и беспомощности. Надо действовать, пока меня держит это отстраненное холодное состояние.
Я расстегнула Андрею толстовку, нашла рану, попросила Дашку помочь уложить его на лавочку. Надо отдать Дашке должное — носом шмыгала, всхлипывала, но меня слушалась и не мешала, даже принесла мне аптечку из Андрюшкиной машины.
Кроссовер Топольского вполз во двор одновременно со Скорой. Я к этому моменту уже была готова разреветься сама, потому что кровь все не хотела останавливаться и бинт уже был насквозь пропитан кровью.