Выбрать главу

— Принести что-то?

— Нет. Сереж, выйди.

Топольский поколебался, но вышел, а я села на пол. С волос капало, теперь и джинсы вымокли, но вставать я не торопилась — холод воды и кафеля трезвил. Думать не хотелось. О чем? Я пустая, голова пустая и тяжелое чувство отчаянной безысходности. О чем тут думать? Зато можно бесцельно разглядывать швы затирки между узорчатой напольной плиткой — отвлекает и позволяете тянуть время, чтоб не выходить и не смотреть Сереже в глаза.

Я бы так долго сидела, если бы не Топольский, который так и не дождался, и начал опасаться, как бы я чего не натворила.

— Плохо? — спросил он, садясь рядом со мной прямо на мокрый кафель.

— Стыдно, — голос я сорвала, кажется, — ты не должен был вот это все видеть.

— Дурочка, — Сергей вздохнул и притянул меня к себе, — маленькая, глупенькая.

— Все равно стыдно.

— Саш… Я устал повторять — я был у твоего врача, я читал, я консультировался, я целиком и полностью понимал, что будет. Я тебя люблю и принимаю такой, какая ты прямо сейчас, здесь. А ты себя, кажется, никак принять не можешь.

— Не могу, — я уперлась лбом в его плечо.

— И я догадывался, что вся эта неделя по тебе ударит, но я не думал, что так сильно.

— Я тоже.

Топольский вздохнул снова и замолчал. Чем больше я приходила в себя, тем больше понимала, как его напугала. Желание провалиться сквозь землю тоже крепло.

— Саша… — как-то глухо начал Сергей.

Я подняла голову и посмотрела на него.

— Ты… я понимаю, что это эмоции, ты не понимала, что говоришь, но не надо так. Пожалуйста.

— Я тебя обидела?

— Не помнишь?

— Нет. Помню, что-то несвязное несла.

— Ты сказала, что боишься и не будешь без меня жить, — мне показалось, у него даже голос дрогнул.

Я молчала. Мне действительно до одури за него страшно. И жить без Сережи… зачем?

— Не надо об этом думать, хорошо? — продолжал Сергей.

— Я не могу об этом не думать, когда Дима жив. Не мо-гу. Но я не хотела делать тебе больно.

— Ты не сделала. Просто, — на меня он больше не смотрит, теперь Сергея тоже больше интересуют затирка и плитка, — просто сны дурацкие снятся. Никогда раньше не умирал во сне. Вроде, это к долгой жизни, да?

— Сережа, — в груди вдруг похолодело, — это просто сны.

— Да, сны, но на нервы действуют — яркие такие. И твои слова просто на них сверху, вот я и… Ты так и будешь на полу сидеть?

— Удобно, — пожала я плечами.

— Холодно. Давай вставать.

Я встала слишком резко — в глазах потемнело, пол качнулся под ногами.

— Давление упало, — пробормотал поймавший меня Сергей, — пойдем, поспишь немножко. Я с тобой посижу.

— Нет, я не усну. А если усну, то потом буду жалеть.

— Успокоительное?

— Сутки в киселе? Нет, спасибо.

— И что мне с тобой делать? Напоить? — он криво улыбнулся.

— Разве что чаем.

— Пойдем.

Я села за стол, глядя, как Топольский достает с сушилки мою кружку. Меня это в свое время тронуло, что не особо любящий чай Сергей, купил специально для меня полулитровую кружку и чай с мятой.

— Если ты так и будешь смотреть на меня виноватыми глазами, я тебе что-нибудь откушу, — пригрозил Топольский, ставя передо мной чашку с чаем.

— Я и не смотрю.

— Значит, так, — он отошел к подоконнику, вытряс из пачки сигарету и закурил, — ничего сверхъестественного не произошло. Ты устала, я вовремя не понял, что делать. Ты не умеешь просить помощи, а я не всегда принимаю, как именно помочь. Все. Не надо себя грызть, хорошо?

— Хорошо.

— Вот и славно.

— Я тебя тоже попрошу.

Сергей вопросительно посмотрел на меня.

— Ты завтра ничего не будешь отменять. Поедешь, как договорились, доделаешь альбом, хорошо?

— Саш…

— Дослушай, пожалуйста. Не надо жертвовать своим делом. Я не тяжело больная, чтоб сидеть рядом и держать за руку. Мне не будет легче, если ты будешь разрываться между мной и работой, потому что понимаю, что это для тебя значит. Договорились?

— Договорились, — кажется, Топольский вздохнул с облегчением, — самообладание ваше, госпожа Лишина, пугает и восхищает.

— Я пятнадцать минут назад в истерике была, где самообладание?

— Ты сейчас со мной совершенно спокойно разговариваешь и думаешь.

* * *

Сергей.

Я действительно не понимал, как она это делает. Если бы не заплаканные глаза и мелкая дрожь в руках, я бы решил, что мне все предвиделось.

Перепугался я страшно. Как-то так сложилось, что я всегда мог сгладить, успокоить, отвлечь, но не в этот раз. Слишком долго она себя держала в руках.