Клеопатра не имела никакой власти и главной целью Антенора в Сардах была не она, а Филоксен. Антенор предъявил ему две грамоты, запечатанных царским перстнем. Первая предписывала казначею пожертвовать сто талантов золотом на восстановление храма Артемиды в Эфесе, сожжённого Геростратом (да исчезнет его имя из разговоров мужей). Вторая грамота требовала переместить ещё десять талантов туда же, в Эфес, к местному трапедзиту[100] Кодру, самому богатому и уважаемому в Ионии и открыть у него безымянную фему[101] на предъявителя перстня, оттиск коего прилагался.
— Это зачем? — поинтересовался Филоксен.
— Для оплаты услуг Дейнократа и его людей, — объяснил Антенор, — он будет работать над храмом.
Первая грамота была составлена за несколько дней до смерти Александра и царь лично приложил к ней свой перстень. Восстанавливать храм, сожжённый, как говорили, в ночь его рождения, он собирался давно, но вот только сейчас дошли руки.
Вторая грамота, как и первая, была подготовлена Эвменом, но вот царскую печать к ней прикладывал уже Пердикка, а второй оттиск, по которому предполагалось определить получателя денег принадлежал вовсе не архитектору Дейнократу, царскому любимцу, строителю Александрии.
Пердикка запечатал грамоту, даже не уточнив, кому выделяет деньги. Давно прошли те времена, когда десять талантов считались македонянами чем-то внушительным. Филоксен по долгу службы оказался дотошнее, но ответы Антенора его вполне удовлетворили. Гетайр был готов к каждому из них.
Фрурарх Сард, в отсутствие Менандра исполнявший обязанности местного стратега, для перевозки золота выделил шесть упряжек волов и триста человек охраны. Антенор прибавил к ним своих людей во главе с шатапатишей, сотником Митробатом, а сам вместе с Каувайчей, не дожидаясь погрузки и отправки золота помчался налегке к основной цели.
В Пергам они доехали без приключений. Там случился небольшой переполох. Слуги Барсины волновались, почему госпожа уезжает без них.
— Я куплю тебе новых рабов, — заявил Каувайча.
— Но эти были со мной долгие годы, — недоумевала Барсина, — это верные люди.
— Никому сейчас верить нельзя, — возразил Каувайча.
Он не стал скрывать от сестры, что случилось и почему она должна уехать. Барсина не сопротивлялась, всё сразу поняла. Уж кем-кем, а дурой её никак нельзя было назвать. Дочь могущественного сатрапа, в братьях сплошь сатрапы и военачальники, жена трёх полководцев, которых считали самыми великими и искусными среди современников, она не была раскрашенной куклой, получила прекрасное образование, отлично знала, как опасна и переменчива дворцовая жизнь, как ненадёжна знатность рода.
Малыша Геракла суета и сборы напугали, он даже пытался реветь, но Антенор его отговорил и рассмешил, при этом сам себе удивился, ведь прежде не имел опыта общения с маленькими детьми. Дядьку своего родного Геракл не помнил, как, впрочем, и отца, и других родственников. Когда они с матерью ещё находились при войске он был слишком мал.
Из Пергама они поехали в Эфес и, хотя уже не могли мчаться так, как прежде, всё же прибыли туда за день до появления каравана с золотом. Передача денег в храм и трапедзу прошла без происшествий. Все формальности утрясли, охрана отбыла обратно в Сарды. Каувайча отослал и своих людей, кроме одного, сотника Митробата. С ним предстояло реализовать самую важную и трудную часть плана Эвмена.
Из Эфеса они отправились в Карию. Бывшая её столица, Алинда, была дарована Александром царице Аде во владение, и резиденция сатрапа переместилась в город Миласу. Сюда они и приехали.
Ещё по дороге, в Галикарнасе, Каувайча навёл справки о «наделах коня», расположенных в сатрапии, и выбрал подходящий. Из держателей этих наделов Ахемениды формировали тяжёлую поместную конницу. Изначально каждый «надел коня» был довольно большим. Всадник сажал на землю несколько семей арендаторов, благодаря им и сам жил в достатке, и на службу приходил добротно снаряжённым.
Однако рождались сыновья и надел делился между ними. А потом между внуками и правнуками. Наделы становились ничтожными, доходы падали, но службу исполнять нужно было всё равно.
Наделы по закону нельзя было отчуждать, но обедневшие всадники и здесь нашли лазейку. Они «усыновляли» торгашей, те за бесценок «наследовали» землю, а в войско вместо себя выставляли слуг. Да тех же бывших хозяев, у которых всего имущества оставались доспехи да конь.