Привязанность
Вот
и выпала
привязанность…
А привязан я к броне:
хоть и дышишь вволю газами,
все же держишься на ней
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой.
Весь в пыли, покрытый сажею —
не беда… Зато уж не
полыхнешь в отсеке заживо,
как бывает на войне,
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой.
В худшем случае так сразу же
сковырнет меня с брони
тот, кто, как и я, привязанный,
но — с противной стороны,
в час, когда, срываясь в вой,
бэтээр, как пес чумной,
прется горною дорогой
к блокпосту в селе Шатой…
Дойдите, парни
Когда пылавшая броня
остынет, скорчившись калекой,
живые вытащат меня
пригоршней пепла из отсека.
Да, мне бы выжить… Хоть назло
бородачу с гранатометом.
Но в этот раз не повезло.
Война… Случается, чего там…
Да, и еще: из-под Шали,
не будь я пеплом — просто телом,
со мной бы парни не ушли,
все полегли б, такое дело.
А так — горами налегке,
пригоршня пепла — груз не тяжек,
не помешает на тропе
поставить сколько-то растяжек,
способных «духов» задержать —
пускай повозятся-ка с ними.
…Ну, парни, в бога-душу-мать,
дойдите же хоть вы — живыми!
Обоим повезло
Боль уходила сквозь бинты,
а ей на смену шел покой.
И он сказал: братишка, ты
какой-то нынче не такой.
Ты как-то странно молчалив,
а ведь язык — как помело…
Ты жив и я, как видишь, жив,
нам, брат, обоим повезло…
Когда грузили в вертолёт,
он прошептал, что давит жгут,
но рана — мелочь, зарастёт…
А врач сказал: не довезут.
Все — не так…
Пуля — дура, штык — простак…
Все не так здесь, все не так.
На неправильной войне
все неправильней вдвойне.
Нет — неправильней стократ…
Даже русский автомат —
распрославленный «калаш» —
так и тот уже не наш,
раз огонь ведет по мне
на неправильной войне.
Даже враг — и тот не тот…
Может, он сейчас идет
рядом с кем-нибудь из вас,
а в ночи взорвет фугас.
Впрочем, разве ж только враг?
Я — неправильный! Очаг
общий наш мы рушим с ним,
вроде как назло самим.
Хоть по горло, по края
настрелялись он и я,
хоть у каждого теперь
счет несчитанных потерь.
Пуля — дура, штык — простак…
Все не так здесь, все не так.
Кровь не смыть ему и мне
на неправильной войне.
Пехота
А я пивал
из грязных луж,
болотных бочагов
и речек в половодье.
Держась за гуж,
терпел, когда не дюж,
и не марал солдатское исподне,
когда стреляли с гор,
когда — в упор,
когда разрывы —
гуще, чем нарывы
на обмороженных
в разгар декабрьских стуж
ногах…
Давай, метель — завьюжь,
дождина — шпарь,
и жарь сильней, светило…
А нам ничто иное не светило:
пехота, братцы, и сейчас — пехота.
Ее удел — в крови, поту, блевоте,
скотинке серой, выблядку войны…
Что морщитесь?
А, вона как — нежны…
Ну, ясен пень: мы нахрен не нужны,
мы только вам — должны, должны, должны…
В жару и холод — топать, топать, топать,
втирая в лбы пороховую копоть,
в бою неловко дыры в теле штопать,
зарыться в землю, прорасти в окопы —
и гибнуть, прикрывая ваши жопы.
…А так вам
нету дела до пехоты.
Ромашка
Ромашка на бруствере…
Глупо…
Здесь лучшие саженцы —
пули.
Небес бронированный
купол
хранит пулеметные
ульи.
Ромашка на бруствере…
Странно…
Здесь место осколкам
горячим.
Смотрите, как бруствер
изранен,
ромашку уж точно
не спрячет.
Ромашка на бруствере…
Чудо,
растущее прямо
в закат…
Себя ощущая
иудой,
срывает ромашку
солдат.
И слышит ромашка —
шепнул ей
солдат, не скрывая
вины:
нельзя вас, ромашек,
под пули…
Хватает и нас
для войны…