— Теперь всё будет по-другому, — прошептала Наташка, когда строгое белое платье с вырезом на спине соскользнуло с её тела.
— Совсем, — отозвался эхом Лёха, обхватывая её лицо и осторожно целуя её в губы.
У них была своя тайна. Новый дом. Они встречались здесь не только вдвоём. Лёха сюда позорно убегал от скандалов Алиски, живот которой уже заметно выпирал и был причиною сотен комплексов. Алиска ныла, что жирная, некрасивая, неуклюжая. А Лёха её не переубеждал. Говорил, что так и есть, что после рождения ребёнка будет хуже. Злился, кусался, кидался на людей. А потом приходил в квартирку на окраине Москвы, где его часто встречала Наташка. Мягким мелодичным голосом она говорила, что муж в командировке, а потом кормила Лёху фаршированными блинами, сытным борщом, жареным мясом. Всем тем, что Алиска называла вредной пищей. С Наташкой они могли есть чипсы, полулёжа на кровати и глядя какой-нибудь фильм, они могли смеяться и жить. Жить так, как никогда не жили до этого. И Лёха понял, что разлюбил Алиску. Да и, кажется, никогда не любил.
Однажды в полной темноте, глядя на высокий белый потолок, в котором отражались их с Наташкой фигуры, Лёха спросил:
— Натах, а ты бы хотела всё по-другому? Тип, чтобы ты и я… Вместе. Ты Тетериной бы хотела быть?
Наташка почему-то на секунду погрустнела, а потом рассмеялась. Рассмеялась легко, как смеялась над комедиями. И этот смех оскорбил Лёху. Неужели она считает его настолько плохим мужем? Наташка, заметив глубокую складку между Лёхиных бровей, выпятила губу, перелегла на его живот, коснулась холодными пальцами его лица. Повела пальцем линию от губ до широкой груди. Положила подбородок на руки, глядя исподлобья на Лёхино лицо, прошептала:
— Лёх, не пойми неправильно. Но… Мы не можем так жить.
— Почему?
— Потому что мы слишком свободные, Лёх, — Наташка смотрела на него и не понимала, почему раньше не чувствовала такого жара, такой жажды близости. Простого прикосновения хватало, чтобы ввести её в эйфорию. — Мы не можем жить на цепи. А брак — это цепи. Неразрывные, тяжёлые цепи. Кандалы. А ребёнок — балласт. Ведь поэтому ни ты, ни я не хотим этого.
— Откуда тебе знать, что было бы, будь мы вместе? — Лёха запустил руку в Наташкины волосы и смотрел, как они переливаются синевой в тусклом свете луны.
— Лёх, мы шикарные любовники, но плохие супруги.
Фраза запала в душу. Бремя супружества давило на Лёху сильнее. Чем ближе подбирался февраль — срок рождения ребёнка — тем больше раздражительным становился Лёха. Он не хотел этого ребёнка. Он его уже не любил. Это был лишь способ Алиски сделать цепь более прочной и нерушимой. И однажды Лёха не выдержал. Сбежал. Через две недели после Нового года, который Лёха справил не с Алиской, а с Наташкой, с бокалами дорогого вина на белоснежной кровати, в домашней одежде, с поцелуями и смехом. Лёха просто ушёл, собрав в спортивную сумку лишь самое необходимое и вытащив из гаража старенький мотофлип. Он дал денег заместителю, чтобы тот в глаза Алиске подтвердил легенду Лёхи: командировка. Сел на мотофлип, пристегнув спортивную сумку ко второму сидению, и помчался по январской Москве, нарушая все правила и кайфуя от скорости и колючего снега в лицо.
А в конце января пришла она. Наташка ввалилась в квартиру, когда за окнами валил липкий мокрый снег. Она появилась на пороге в одном лишь тонком лиловом плащике, со слипшимися мокрыми волосами, дрожащая от холода, с размазанной тушью и слезами в глазах. Лёха поставил плиту на таймер, подошёл Наташке, обхватил её за хрупкие плечи. Она отворачивала лицо, отмалчивалась, скрывала левую сторону прядью. Лёха резко убрал волосы с её лица. На скуле мерзким лиловым цветом переливался синяк. Наташка разрыдалась, повисла на Лёхиной шее. Она плакалась ему в плечо о супруге, который догадался об измене, который держал её в прямом смысле на цепи возле батареи, который бил и пытался её заставить забеременеть. Обещал её оставить здесь умирать. А потом забыл пристегнуть к батарее. Тогда Наташка, в чём мать родила, бросилась вон, схватив лишь плащ и кошелёк, в котором были карты, документы, ключи от её квартиры и Лёхина визитка. Она не знала, что застанет Лёху в квартире, но надеялась. Пару раз едва не попала под флип и всё думала, когда же такой долгожданный брак стал обузой, а любящий муж — тираном-собственником.
Эту ночь они провели вместе. Сидели в обнимку на кровати. Наташка, уткнувшись носом в Лёхину грудь, всхлипывала. Лёха шептал ей на ухо что-то успокаивающее, грозился пойти и начистить морду мужу, но Наташка не хотела этого. Она не хотела, чтобы Лёха марал руки об этого урода. И ей очень хотелось, чтобы так было всегда, чтобы Лёха никогда больше не отпускал её, но и не привязывал к себе. Хотелось, чтобы всегда был дом. Не тот дом, который называется так официально, а тот дом, куда по-настоящему хочется вернуться.
— Лёх, — вцепилась в плечи засыпающему Лёхи, тот вздрогнул. В Наташкиных глазах горел огонь. — Если мы продадим эту квартиру, нам хватит на звездолёт?
— Ну, вообще, да. Ещё и на квартиру останется.
— Лёх, Лёшенька, миленький, давай улетим отсюда. Пожалуйста. Улетим куда угодно, в другой город, на другую планету, да хоть в другую Галактику! Только прочь отсюда.
Наташка тряслась. Она помнила Лёхины слова, которые можно было расценить как предложение. Лёха неопределённо пожал плечами. Наташка вынырнула из его объятий, вынула из кармана плаща кошелёк, швырнула на диван карту, на которой лежала половина стоимости открытия филиала. Лёха положил её на прикроватную тумбу и не сказал ни слова. Наташка искала в его глазах ответ, согласен он на это, нет ли. Не нашла.
Проснулась на следующий день около двух часов дня. Вместо её карты лежал документ на новый звездолёт и ключи с брелоком в виде Сатурна. А потом пришёл Лёха. Сказал, что подал на развод с Алиской и на развод Наташки с супругом. Наташка, сглотнув, смотрела на Лёху. Тот улыбнулся и присел на корточки перед кроватью, взял её руку в свою, провёл по синякам от наручников, поцеловал запястье.
— Лёх, а как же ребёнок?
— Ребёнок? — Лёха вскинул бровь. — Он не мой. Алисин. Мой ребёнок будет, когда ты захочешь. Развод одобрили. Я подал документы и на тебя, и на себя. Написал, что ни на что не претендуем. Переписал свою фирму на зама. Как хорошо, что сейчас для развода достаточно документов и отпечатка пальца под документом об отказе от всего.
Наташка смотрела на Лёху, рассказывающего обо всём, и чувствовала, как из глаз катятся слёзы. Показалось, как будто груз, давящий на плечи, спал. Показалось, что рухнули кандалы, удерживающие её уже семь лет. Она приподняла бровь в ожидании того, что Лёха скажет, что подал заявление на их брак, но Лёха замолчал. Просто смотрел на неё, похудевшую, побледневшую, но с забытым блеском в ясных карих глазах.
— Лёшенька, а как же… — запнулась, провела по его короткой щетине. — Ну… Свадьба?
— Мы шикарные любовники, но плохие супруги, — улыбнулся Лёха. — И достаточно настрадались. Теперь нас ждут скитания по всем концам Галактики, жильё в хостелах и свобода, которой ты так хотела. Ах, да, и эта квартира на окраине Москвы. Мы теперь будем жить так, как хотим, как должны жить люди. Знаешь, я не обещаю тебе горы золота, роскошную одежду и дорогое вино.
— Лёшенька, ты подарил мне гораздо больше, — поцеловала его в густые волосы, вдохнула запах его шампуня, — ты подарил мне свободу.
Лёха прижал обеими руками Наташку к себе, а потом закружил посреди комнаты. Оба чувствовали крылья за своей спиной. Крылья, вновь пришитые собственными руками.