Минуло около двух месяцев, и он больше не мог скрывать от себя того, что с ним происходило. Шли дни, котенок процветал и вскоре стал неотличим от своих братьев и сестер такой же, как и он, тигровой масти, лакавших вместе с ним молоко из миски в коровнике. Трава под эвкалиптом, где они со Сьюзен Б. встречались по вечерам, была вся вытоптана. Постепенно он рассказал ей все о себе, даже, какое-то время спустя, и об опасных делах, которыми занимался в группе Тима. В конце концов он дошел до того, что назвал ей фамилию Пауэрса, хотя это и было строжайше запрещено.
– Потому что я тебе доверяю, – сказал он ей тем вечером.
– Ты можешь.
– Ты меня понимаешь, – продолжал он. – Ты понимаешь, почему я делал то, что делал, и почему я сейчас здесь.
– Да, я понимаю.
И в один из вечеров Стив сказал ей, что любит ее. Она улыбнулась.
– Я это знаю, Стив. Я тоже люблю тебя и доверяю тебе с самого первого дня.
Странно, мелькнула у него мысль, когда в следующее мгновение он ее обнял, я совершенно не собирался этого говорить, слова будто сами собой выскочили. И, прижимая ее к себе, такую маленькую и теплую, источавшую такой нежный аромат, он подумал, что чувства, которые он ощущал сейчас в своем сердце и вложил в свой поцелуй, были необычайными, совсем непохожими на то, что он когда-либо испытывал прежде.
И, однако, в течение почти месяца он ограничивался одними лишь поцелуями. Она была еще не готова; медленно, постепенно он продвигался к тому моменту, когда она будет готова к большему. Это не какая-то там легкая интрижка, и к этому нельзя относиться, как к игре. Он пришел к такому выводу не путем умозаключений, он просто знал это и не мог действовать иначе, как не мог уже, на этом этапе, согласиться с тем, что безраздельное обладание другим человеком неверно. Сейчас он чувствовал – как его, так и Сьюзен могло устроить только такое обладание, полное и безраздельное.
Наконец настал день, когда он пришел на веранду, туда, где она лежала в своем спальном мешке. Была глухая ночь, черная и беззвучная, но она не спала.
Найдя ощупью ее лицо, он коснулся его кончиками пальцев и почувствовал, что она улыбается. Ветер, дувший с холмов, холодил его обнаженное тело, но в тепле мешка ее кожа жгла как огонь. И когда она раскрыла ему свои объятия, он понял, что сейчас, наконец, она была полностью готова.
Сьюзен Б.! Нежная и добрая, милая и доверчивая. Благодаря ей Стив чувствовал себя в эти дни необычайно сильным. Никогда прежде он не знал, что это такое – испытывать по отношению к кому-то желание защитить, уберечь от всего. Но сейчас это чувство настолько переполняло его, что он был готов убить любого, кто осмелился бы причинить ей какой-нибудь вред.
Но все когда-нибудь кончается. Прошли и эти, казавшиеся бесконечными, месяцы, наполненные негой и любовью.
16
Мало-помалу жизнь и желание жить возвращаются к тебе. Однажды утром твой желудок, который так долго не желал никакой пищи, вдруг реагирует на нее снова, и у тебя текут слюнки при виде рулета с корицей и горячего ароматного кофе. Однажды днем твои глаза, которые в течение года или больше не интересовали ни форма, ни цвет чего бы то ни было, неожиданно раскрываются при виде идущей по улице женщины, замечая и ткань, и силуэт, и покрой ее платья. И внезапно в мозгу у тебя возникает мысль: мне хотелось бы такое же. Оно сидело бы на мне прекрасно.
Со смешанным чувством любопытства, удовольствия и изумления разглядывала Айрис нарядный зал. Здесь, на одной из фешенебельных улиц Верхнего Ист-Сайда, естественно увидеть среди обедающей публики разного рода знаменитостей. Но что поражало Айрис – все лица казались чем-то знакомыми, хотя конечно, не могли же все посетители быть знаменитостями.
Женщины – преимущественно светловолосы и с гладкими прическами. Их драгоценности – дневные драгоценности – скромны, а наряды выглядят так, будто все они были приобретены у Леа.
Анна, проследив за взглядом Айрис, прошептала: – Яркое зрелище, правда? – и тут же, будучи Анной, добавила: – Интересно, кто у них здесь занимается цветами? Их, полагаю, меняют каждый день.
В каждой стенной нише стояли цветы, огромные живописные букеты.
– Я, вероятно, могла бы кормить семью три дня на те деньги, что стоит только один из этих букетов, – заметила Айрис.
В ее голосе не было ни зависти, ни горечи. По существу, вся эта красота доставляла ей неизъяснимое наслаждение. Прошло немало времени с тех пор, как она бывала в подобном месте.
Однако Анна, не поняв, постаралась отвлечь ее от, как ей казалось, грустных мыслей.
– Сегодня день твоего рождения, и его следует отметить как следует. Мы с тобой выпьем шампанского… прямо сейчас, – она похлопала Айрис по руке. – Ты давно так чудесно не выглядела. Тебе действительно идет работать.
– Я люблю преподавание, всегда любила. Приятно чувствовать себя уверенной, способной что-то дать. Ты знаешь, когда у нас в школе возникает проблема с кем-нибудь из учеников, его отдают мне. Считается, что я могу справиться с любым, даже с самым отпетым. – Айрис улыбнулась. – Мне это, конечно, не всегда удается, но я стараюсь. И я, наконец, села за свою диссертацию. Я говорила тебе?
– А что потом?
– Займусь докторской. Естественно, это потребует уйму сил и времени, но мне этого хочется, и неважно, как много ради этого придется работать.
– Я горжусь тобой и очень за тебя рада, – проговорила мягко Анна.
– Как раз ты и натолкнула меня на эту мысль. Помнишь, когда ты тогда возвратилась из Беркшира, а я была так подавлена, ты сказала…
– Я помню, но не будем возвращаться к прошлому. Взгляни-ка лучше в меню.
Ей не хотелось про это вспоминать, подумала Айрис. Она все еще тревожится за меня – за всех нас – с того самого дня, как произошел этот несчастный случай. Мне знакомы эти ее быстрые взгляды и беззвучно шевелящиеся губы, на которых, кажется, дрожит готовый сорваться вопрос. Однако она никогда его не задает.
– А как обстоят дела у Тео? – спросила Анна. – К сожалению я его почти не вижу в последнее время.
– Он работает дни и ночи напролет. Нелегко быть ординатором, фактически студентом в таком возрасте, и выполнять приказы других, когда ты столько лет сам их отдавал. Но он не жалуется. – Да, подумала Айрис, он мужественный, очень мужественный человек. И бросив взгляд на сидевших за соседним столиком мужчин, чьи лица, одежда, поза, жесты говорили об уверенности в себе и привычке повелевать, она почувствовала откровенную печаль. – Положение было всегда так важно для Тео, – продолжала она. – Хотя, вероятно… – Она мгновение помолчала. – В Европе врач всегда личность или, во всяком случае, был таким, когда Тео там жил. Так что во многих отношениях перемена для него чрезвычайно болезненна. Некоторые из наших знакомых, которые постоянно приглашали нас к себе в гости и прямо-таки стлались перед Тео, сейчас даже не звонят.
– Ну и Бог с ними!
– Да, конечно. Но даже друзья, которые относятся к нам по-прежнему, а таких, должна сказать, много, и те, наверное, испытывают жалость, приходя к нам с визитом туда, где мы сейчас живем.
– Ну, я бы не сказала, что твой дом – трущоба.
– Нет, но, вероятно, это для них большая неожиданность, и они, уверена, с сожалением говорят об этом между собой.
Если даже я, подумала Айрис, которую никогда особенно не волновали подобные вещи – или мне только так казалось – чувствую это, то насколько же сильнее это должен чувствовать Тео?
Но, понимая, что Анна хотела, чтобы этот день, день рождения дочери, стал для нее настоящим праздником, она жизнерадостно произнесла: