Я обдумала вопрос, поскольку он требовал ответа, честного ответа.
Любила ли я свою работу?
Ну, во-первых, я не считала свое дело работой. Просто то, чем я занималась, каким-то образом приносило мне деньги. Писать — скорее было необходимо мне для выживания. Считалось ли дыхание работой?
Но я знала, что такой ответ граничит с клише, и не будет тем ответом, которого ждала от меня Кэти.
— Да, — ответила я. — Мне нравится, что такой человек, как я, может любить что-то настолько уродливое, извращенное и безумное.
— Я не знаю, что это такое, — сказала Кэти.
Резкая потеря столь острой агрессии в ее словах потрясла меня. Кэти словно сдулась. Стала слабее. Показалась мне чужой.
— Ты не знаешь, что такое любовь? Или безумие? — спросила я полушутя, чувствуя неловкость от такого поворота разговора.
— И то и другое, — ответила она. — Я не знаю, что значит переживать глубокие эмоции. Разве что усталость. Я так много работала и так мало спала, сколько себя помню, что превратила физическое проявление в эмоциональное чувство. Причем в мое единственное. Я сплю около четырех часов за ночь. Все, о чем думаю — это следующий пациент, следующая ступенька в карьерной лестнице, следующий вызов.
Это описание чертовски хорошо подходило моей подруге. Но вот самоанализ ей не шел. Я никогда не думала, что у нее в голове могут быть такие шаблонные мысли и потребности. Или, по крайней мере, никогда не думала, что она из тех людей, которые делятся такими вещами.
— Кэти? — спросила я, внезапно забеспокоившись о своей, казалось бы, толстокожей и бессердечной подруге.
— Все нормально, — сказала она.
Даже по телефону я слышала, как она отряхивалась от своей минутки слабости.
— Я просто переутомилась и выпила мало кофе. И мне нужно высвободить немного сексуальной энергии. Я позвоню по одному из номеров в своей записной книжке, выпью латте и прооперирую чью-нибудь лобную кору головного мозга. Все будет хорошо.
Кэти была единственной знакомой мне женщиной, кто успешно занималась сексом как мужчина. Лучше, чем мужчина. Она не запоминала имен и оценивала мужчин по их внешности, успеху и сексуальному мастерству. Ее не волновала их профессия или финансовое положение, по крайней мере, тех, чьи номера были записаны в ее записной книжке. Да, у нее было две записные книжки. Секс и свидания были для нее транзакцией. Я была наполовину уверена, что у нее была легкая форма синдрома Аспергера, потому что ее не интересовала эмоциональная связь с людьми. Но эта маленькая вспышка заставила меня задуматься.
— Хорошо, хорошо, если не получишь своего обычного удовлетворения от каждой из этих вещей, позвони мне. Я — эксперт по психическим расстройствам.
Но я не была экспертом в том, чтобы говорить о чувствах, давать эмоциональные советы или даже быть плечом, на котором можно поплакать. Впрочем, я скорее поверю, что Кэти способна сама себе сделать операцию на мозге, чем в то, что она будет плакать на чьем-то плече.
— Мне сейчас не до психических расстройств, — отрезала она. — Они по твоей части. Я подготовлю твои рецепты и отправлю их сегодня днем. Только не стань зависимой от обезболивающих. Не хочу, чтобы моя подруга оказалась в реабилитационном центре. Это уже будет чересчур.
Кэти отключилась, даже не попрощавшись. Как и ожидалось.
Я оставалась в ванне, пока не остыла вода и не закончился виски.
Выбраться из ванны с большим количеством ликера внутри и без еды было не так-то и просто, но мне удалось добраться до своей кровати промокшей, голой и измученной.
Мне почти не снились кошмары.
Почти.
ГЛАВА 7
«Искать их становилось все труднее. Первая нашлась легко. Словно это была ее судьба. Но сейчас стало сложнее. Я ждал от них большего. Симпатичные, но не красавицы. Тихие. Пока я не заставлял их кричать»
Я проснулась в поту.
Подобное для меня было не в новинку.
Я даже спала в одних трусиках, чтобы не испортить своими яркими кошмарами дорогое шелковое белье от «La Perla».
Я перепробовала все известные женщинам снотворные таблетки и все их комбинации с крепким алкоголем. Ни одни не принесли результата. Оказалось, что мои демоны сильнее «Амбиена» и крепче Джека. Конечно, я продолжала пить крепкий алкоголь, чтобы хоть как-то притупить ненавистные сны, но снотворное не принимала. Таблетки вызывали сонливость и влияли на способность писать. Именно после подобных ночей я писала книги как одержимая. Сейчас же я не могла выдавить из себя даже гребаного предложения. И все равно я ни за что не стала бы вводить в свой организм еще больше химикатов.
Так что я проснулась в неурочный час, вспотевшая, замерзшая, голова раскалывалась, лодыжка пульсировала, а мозг прокручивал последние образы кошмара.
Мне снились яркие сны с самого детства. Большинство из них были плохими; хорошие тоже снились, но от них не было никакой пользы. Да, с ними лучше спалось, но они ни черта не помогали созидать.
Я начала пить кофе в двенадцать лет. Примерно в то же время стала записывать свои кошмары. В конце концов, это превратилось в работу и миллионы долларов. Чем больше снов я записывала, тем больше денег откладывала на счет, тем больше последователей приобретала, и тем больше славы получала.
Этот кошмар был ужасным.
Ужасным, потому что был не о демонах, вселявшихся в людей, и не о самолетах, терпевших крушение и приносивших в жертвы жизни сотен людей. Сон не был связан ни с чем сверхъестественным, как часто бывало в моих кошмарах.
Нет, этот был о реальности.
Мне приснилась кровь, окрасившая промежность моих брюк — потеря того, чего я даже не хотела. Мертвые мечты и украденная невинность.
И все же мне удалось записать несколько слов. Несколько отрывков чего-то. Рассказ. Может быть. Просто может быть. Сейчас я не могла так назвать написанное, потому что не была на той волне, которую обычно ловила посреди ночи, просыпаясь в разгар кошмара. Когда писала, я теряла счет времени и не замечала, когда наступали утро или вечер. Я могла писать по двенадцать часов подряд. Пила и пользовалась туалетом на автопилоте. А после та книга становилась одним из моих бестселлеров, самым известным и самым ненавистным. Потому что в ней была вся я и мои кошмары без цензуры. В последний раз так было через несколько месяцев после одного из самых ужасных событий в моей жизни.
Но я не стала думать об этом. Особенно сейчас, в темноте и тишине, приветствовавшей плохие воспоминания и прошлые травмы.
Я закрыла свой ноутбук с такой силой, что вероятность того, что у него треснул экран, по моим подсчетам составляла пятьдесят на пятьдесят. Не в первый раз я так мучала технику и именно поэтому хранила написанное в облаке, даже если это всего лишь две сотни жалких слов, которые мне удалось выплеснуть на пустую страницу.
Раньше я не видела свой коттедж в темноте. Последние ночи были спокойными, по крайней мере, для меня. Жестокие кошмары никуда не делись, но каким-то образом мне удавалось спать всю ночь. Правда и слова для книги отсутствовали.
И кое-что изменилось.
Например, я едва не умерла в лесу. Получила спасение — а может и проклятие — от человека, который пробрался в мои кошмары, когда я думала, что изгнала его из них.
Я завозилась с выключателем, и это меня взбесило. С детства, благодаря переездам, а позже благодаря карьере, вынуждавшей меня часто останавливаться в отелях, у меня выработалась привычка — я могла найти выключатель где угодно. Догадывалась, что это всего лишь инстинкт самосохранения, потому что независимо от того, как бы я ни процветала в темноте, как бы ни зарабатывала на жизнь в темноте, мне всегда нужно было хоть немного света.
Тело протестовало против усилий, которые мне пришлось приложить для того, чтобы найти свет, по пути опрокинув бокал с вином, пузырек с таблетками и книгу. Как только щелкнула выключателем, перед глазами предстала та самая книга, заляпанная вином, бокал каким-то образом остался нетронутым, а пузырька с таблетками, ради которого и затевалась вся эта вылазка, нигде не было.
Я вздохнула, оглядывая комнату и вдыхая тишину; полную, идеальную тишину. Она пугала. Отсутствие шума медленно превращалось в рев. Детство, проведенное в маленьких городках, должно было подготовить меня к тишине, но я слишком долго подавляла воспоминания о нем, приветствовала шум Нью-Йорка и звуки людей, с которыми решала переспать.