Я никогда не признавалась в этом раньше. Никому из близких, что было не сложно, потому что у меня не было по-настоящему близкого человека. Не считая Кэти, но мы с ней держали друг друга на безопасном эмоциональном расстоянии.
— Мое слово все еще было «изнасилование», когда я узнала, что беременна.
Сент дернулся, но я продолжила рассказывать о том, о чем не знал никто. Абсолютно никто.
— Это же слово пришло бы мне на ум, когда я посмотрела бы на своего ребенка. Если бы позволила ему родиться. Я собиралась сделать аборт.
Слова прозвучали резко и грубо. Уродливо. Потому что они были полны сложной правды.
— Но мое тело сделало все за меня. Может потому, что я была так полна ненависти и уродства, оно изгнало все, что росло внутри него.
Я пожала плечами.
— По-хорошему мне должно было стать легче от того, что не пришлось делать ничего самой. Но мне до сих пор снятся кошмары. Думаю, такие вещи влияют даже на худших людей.
— Детка, поверь мне, я провел достаточно времени с плохими ублюдками. С обитателями сточных канав. Ты и близко не похожа на худших из людей. Единственное, что отличает тебя от доброхотов — это то, что ты гораздо честнее их.
Я поднялась с его колен, и он позволил мне. Сжав руки в кулаки, Сент долго смотрел на озеро.
— На тебя напали на автограф-сессии. Тогда все и произошло, — сказал он.
Это был не вопрос, просто констатация факта. Факта, на который я потратила много времени, денег и влияния, чтобы никто, кроме тех, кто был вовлечен в это дело, не узнал.
— Дело закрыли, — сказала я в ответ.
Он поднялся со стула и шагнул вперед.
— Как тебе известно, я знаю одного парня. Он рассказал мне не много. Только то, что что-то произошло. Кому-то было предъявлено обвинение. Никаких имен. Твои люди хорошо поработали.
Стиснула зубы, борясь с желанием сделать шаг назад. Отступить. Мной двигало не инстинктивное желание сбежать — мои инстинкты были отточены, натренированы и доведены до совершенства, чтобы не показывать слабости и уж точно не отступать.
Нет, я стала жертвой эго. Гордыни. Я чувствовала себя слишком защищенной той историей, которую мир знал обо мне. И, что еще важнее, тем, чего люди не знали. Я была счастлива, что они создали мою биографию из наполовину исследованных фактов и полностью исследованной лжи, собранных из интервью, фотографий и поиска в Google. Мне нравилась общеизвестная версия Магнолии Грейс — достаточно близкая к оригиналу, чтобы мне было комфортно и достаточно далекая от него, чтобы я могла спокойно дышать и спать по ночам.
— Тебе действительно комфортно, когда люди ненавидят тебя, не зная правды? — спросил Сент.
Я нахмурилась.
— Ах, но люди возненавидели бы меня еще больше, если бы знали настоящую правду. На что мне насрать. Хорошо, что им не настолько наплевать на меня, чтобы копать глубже.
— Но если бы люди узнали настоящую правду, тогда ты могла бы им понравиться.
— Нет, — рявкнула я. — Люди пожалели бы меня. А это не то, чего я хочу в этой жизни. Мне не нужны письма со словами поддержки. Я не хочу стать той, кому женщины с подобной судьбой станут присылать письма со своими историями, видя во мне какой-то непонятный символ.
Я сделала паузу.
— И да, я не хочу нравиться людям.
Сент молчал и не пытался утешить меня. Он просто ждал продолжения, и я знала, что он будет ждать столько, сколько потребуется.
— Я ничего не помню. Очевидно, это побочный эффект «Рогипнола22», — я стала покусывать губу. — Некоторые женщины скажут, что этот побочный эффект — благословение. С тобой делают ужасную, оскорбительную вещь, но по крайней мере, тебе дается шанс не помнить об этом, верно? Так утверждали некоторые люди. Те немногие, кто знал не понаслышке, конечно.
Я вспомнила реакцию своей матери, когда совершила ошибку, рассказав ей. Это был момент слабости. Внутри меня проснулся маленький ребенок, который все еще ждал и хотел чего-то.
«По крайней мере, тебе не придется вспоминать об этом, милая. Так тебе будет легче оправиться. Тебе даже не понадобится терапия, потому что тебе не о чем будет говорить»
Слова матери прозвучали черство, потому что она сама была такой. Она испытывала дискомфорт при разговорах о деликатных вещах. Черт, она даже не говорила со мной о месячных. За нее это сделал мой отец, что было даже к лучшему.
Я снова посмотрела на Сента.
— Может, для кого-то другого и было легче ничего не помнить, но не для меня. Потому что когда подобное случается с тобой — помнишь ты или нет не играет никакой роли. Ты знаешь, что это произошло, но вынуждена довольствоваться только своим воображением, чтобы рискнуть предположить, что сделали с твоим телом. А, как ты знаешь, мое воображение чертовски обширное и чертовски мрачное.
Моя губа начала кровоточить, и я присосалась к ране.
— Как его зовут.
Это был не вопрос. Это был приказ. Это была клятва. Сент использовал ту ярость, которую мне не терпелось высвободить. Я не думала, что такая деталь из моего прошлого заставит его это сделать. А может думала. Может я хранила ее, наблюдая, как у него появляются чувства ко мне и ждала, когда они достигнут критической отметки, чтобы началась самая бурная реакция.
Ненормально, а значит это была правда.
— Его зовут Дэвид Китон. И чтобы избавить тебя от звонка тому «парню», который у тебя есть для решения таких вопросов, я скажу, где он. Толедо. Он оттуда родом. Похоронен на кладбище «Хилл-Крик». — Я фыркнула. — Мой отец побеспокоился об этом.
Сэнт слегка приподнял бровь.
— Он не всегда был человеком, которому нужна была помощь, тем, кто не помнит свое имя, свою жену и дочь, — сказала я. — Его уважали. Боялись. Моя мать говорила мне об этом, но я не верила. Мой отец всегда был добр ко мне. Никогда не повышал голос. Но многие его боялись. Как бы часто мы ни переезжали, все поблизости знали, кто он.
Я покачала головой.
— Я не видела человека, который всех пугал до тех пор, пока он не пропал на несколько дней. Когда отец вернулся, он все рассказал, потому что знал, что единственный способ помочь мне — это дать знать, что тот мужчина мертв.
Я замолчала, позволив себе на мгновение вспомнить тот разговор. Мой отец не выбирал слов, когда рассказывал мне, — что было хорошо. Его лицо ничего не выражало. Я видела перед собой солдата.
Никто не знал, что он сделал. Никто, кроме меня.
— Хотелось бы мне познакомиться с твоим отцом, — сказал Сент через некоторое время.
Я взглянула на него.
— Да, он тоже захотел бы встретиться с тобой.
~ ~ ~
Я все испортила гораздо раньше, чем думала.
Дело было не в моем признании. Ничего не изменилось, когда я все рассказала Сенту. Он не стал относиться ко мне иначе. Может рядом с ним я и чувствовала себя немного зажатой в клетке, но сожаления по поводу исповеди меня не мучило.
Я ушла рано утром, взяв с собой ноутбук. Я не пошла домой, потому что он нашел бы меня там. К тому же, мной двигала потребность найти что-то. Что-то гадкое.
Дорога до Роуз Хилл заняла всего час. Рядом с автострадой стоял дешевый старый мотель со сломанной вывеской.
Мне нравились дешевые мотели. Они успокаивали меня. Грязные ванные комнаты. Сомнительные простыни. Тонкие стены. Подозрительные персонажи. Люди, которые давали почасовую оплату или другие, которые платили за месяц. Все они были подонками, но честными, понимаете? Они сидели на ржавых, дешевых стульях во внутреннем дворике, курили и смотрели на вас. Смотрели на мир или орали на кого-то в телефон. Заставляя семью, чья машина сломалась и у которой не было другого выхода, кроме как остановиться в этом месте, чувствовать себя восхитительно некомфортно.
Я жила в одном из таких мест целый месяц, чтобы впитать в себя всю эту прекрасную, честную грязь человечества. Даже начала писать книгу, вдохновленная этим опытом. В этой книге не было ужасов, связанных с демонами, духами или чумой. Ужас в ней был гораздо страшнее, потому что он был чисто человеческим.
Однако книгу я так и не закончила. Она осталась как кружка без ручки, как сказал бы Стивен Кинг.
Я много раз перечитывала его книги — мою Библию и любимое описание всех незаконченных рукописей, спрятанных в моем ноутбуке.
Кружка. То, что можно наполнить. То, что может содержать что-то, что может поддержать вас или отравить, если вы склонны делать свой кофе по-ирландски или готовить для мужа капучино. В любом случае в ней всегда что-то есть, но нужно уметь держать ее. Без ручки кружка превращается в ничто.