— Они идут, — сказал Норд.
— Кто?
— Сент. То, что осталось от Клуба. Хотя с этой главой, я думаю, покончено. — Он замолчал на пару секунд. — Если только кто-то еще не захочет взять молоток.
Я нахмурилась, пистолет в моей руке потяжелел, но я держала его крепко. Пока что. Я могла танцевать этот танец еще очень долго, но в конце концов, мне придется нажать на курок.
— Ты? — спросила я. — Хочешь президентскую нашивку?
Норд улыбнулся. Хотя на его красивом лице улыбка должна была смотреться великолепно, меня затошнило.
— Нет. У меня нет этого в планах. Я всего лишь возвращаю долг.
Я стиснула зубы.
— Долг, который означает не убивать меня?
Он кивнул.
— А ты не мог убить эту свинью до того, как она раздробила мне половину руки? — спросила я с яростью, что просачивалась в мои слова, как кислота.
— Нет.
Я ждала пояснений, хотя прекрасно знала, что Норд не тот человек, который будет объясняться, если сам того не захочет.
— Ты собираешься меня убивать? — спросил он.
Я задумалась. С юридической точки зрения я была в своем праве. Он вполне мог застрелить меня в любой момент. Самооборона. К тому же Норд был членом мотоциклетной группировки, похитил видного американского литератора и наблюдал за тем, как ее пытают. Да, меня бы даже не стали допрашивать.
Нажать на курок — так просто. Норд был нехорошим человеком и точно заслуживал смерти. Если бы за ним не оставался «должок», он бы убил меня без зазрения совести. Но я все равно опустила пистолет. Потому что была просто помешана на злодеях.
Норд выглядел удивленным. Заинтересованным. Не совсем радостным.
— Как хочешь.
Он посмотрел в сторону грязного, покрытого пятнами окна.
— Они скоро будут здесь, потому что несутся сюда в надежде спасти положение. Но ты справилась сама.
Он посмотрел вниз.
— По крайней мере, настолько, насколько это возможно.
Норд наклонил воображаемую шляпу и ушел.
Я позволила ему.
По какой-то причине.
Потому что мы, злодеи, должны были присматривать друг за другом.
~ ~ ~
— Я ухожу, — первое, что он сказал мне, когда я очнулась после операции.
Не то, что он меня любит и рад, что со мной все в порядке, или что он больше никогда не оставит меня без присмотра.
Хотя подобные признания были не совсем в его стиле. Или в моем.
Тяжесть его слов смыли всю вялость после наркоза и тупую боль в костях, которую не могло развеять лекарство в моей капельнице.
Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду, потому что я знала, что это значит.
Сент бросал меня.
Мне захотелось приподняться на кровати, чтобы не чувствовать себя такой же уязвимой, как и в первый день нашего знакомства. Только на этот раз у меня был не вывих лодыжки.
По трещине, по боли, по тому, как деформировалась моя рука, я знала, что она сломана. Мне, конечно, сделали операцию. Я не осматривала ее. Не хватало смелости. Я итак знала, что все плохо, как и знала то, что если посмотрю, то увиденное сломает мою душу так же легко, как молоток сломал мою кость. Это была не просто рука. Это было то, благодаря чему я выживала. Писала. Спасала себя. И она была сломана.
Так что да, у меня не хватало смелости посмотреть на нее.
Вместо этого я посмотрела на Сента, у которого был свой молоток, и он разбивал им другие вещи.
— Почему? — спросила я тихо и агрессивно.
В моем голосе не было ни силы, ни твердости. Сент играл нечестно. Он знал, что я сейчас слаба, но все равно наносил удары. Потому что он такой.
Он посмотрел вниз, туда, куда я не хотела смотреть. Не могла смотреть.
Он вздрогнул.
По-настоящему вздрогнул.
Человек, который видел и совершал многое, вздрогнул при виде того, что было моей изуродованной рукой.
Мне захотелось блевать от его неспособности сохранить маску и скрыть свое отвращение. Но я справилась с собой.
— Ты знаешь почему. Ты достаточно умна, чтобы понять, что все слишком неправильно, даже для нас.
Во рту разлилась горечь.
— Нет. — Я выплюнула это слово, надеясь, что оно расплавит его чертово лицо. — Ты ведешь себя сейчас как эгоист и слабак, и если ты на самом деле такой, то уходи.
Я сделала паузу, чтобы втянуть воздух, который резал, словно тысяча клинков.
— И не возвращайся.
Сент ждал. Ждал большего. Больше оскорблений, больше уродства. И я могла бы продолжить, потому что его слова открыли и сделали глубже колодец моей ненависти. Все равно любовь — лишь более мягкая форма ненависти.
Но я промолчала. Он не заслуживал большего. Особенно моей ненависти. И все же, несмотря на свое состояние, я ждала. Затаив дыхание, и ненавидя себя за это. Каким-то образом в душе еще оставался клочок надежды, который должен был быть уже давно похоронен и разложен. Но Сент взял дробовик и разнес его в клочья, когда повернулся и ушел, оставив меня разбитой и беспомощной на больничной койке.
~ ~ ~
Хотя один важный человек — которого теперь я ненавидела больше, чем саму себя — просто взял и покинул меня в момент, который мог стать самым худшим в моей жизни, другой человек вернулся.
Возможно, именно она и спасла меня. Любопытный факт, потому что по закону жанра спасать меня должен был мужчина.
Но появилась Кэти. Та, чьего появления я ждала меньше всего.
И она спасла меня, оставаясь все такой же бесчувственной и черствой.
Она не плакала над моей травмой, ведь она была врачом, и не такое видела. Я выживу. Вылечусь. Мое тело было создано для этого.
А вот сердце — нет.
Но Кэти не волновало и это.
Она не знала, насколько глубоким был разрыв, пока не пришла ко мне на третью ночь. Я выписалась из больницы в первый же день после операции, вопреки предписаниям врача и поехала домой.
Кэти не стала выговаривать мне за виски, которого я выпила достаточно, чтобы все ей рассказать. К счастью, я не раскисла настолько, чтобы рассказывать эту историю со слезами и истерикой. Кэти не выглядела удивленной или шокированной, но у нее всегда был лучший покер-фейс. К тому же ее нечасто трогали душевные переживания других.
— Сердечная боль во многих отношениях ужасна, — сказала она. — Во многих, многих смыслах. Но есть одна прекрасная вещь в этом конкретном виде боли. Она может подождать, потому что всегда будет рядом. И учитывая тот факт, что знаю тебя лучше, чем ты сама, я вижу, что этот мужчина значил для тебя больше, чем ты когда-либо признаешь. Не стану приукрашивать, дорогая, тебе ещё долго будет больно. Даже не знаю, переживешь ли ты это по-настоящему. Но рано или поздно ты с этим справишься. Сейчас же не время погрязать в страданиях. Пора работать, сучка.
— Ты что, не видишь, что я в гипсе? — сказала я, показывая на больную руку. — А синяки?
Я дернула рукой в сторону своего лица с огромным синяком, глядя на который можно было подумать, что мне чертовски больно. Но благодаря маленьким голубым таблеткам я ничего не чувствовала. Ну, по крайней мере, боли от поверхностных ран.
— Я все это вижу. И твои оправдания тоже вижу. Но будучи авторитетным врачом уверенно заявляю, что твой мозг работает просто отлично. Тебе этого хватит, чтобы уложиться в срок.
— Меня похитили безжалостные члены банды, избивали, пытали и чуть не убили, — напомнила я ей.
Кэти изогнула бровь.
— А еще ты писатель ужасов. И у тебя есть с чего брать материал, не правда ли?
— Ты правда не умеешь бережно обращаться с людьми, да? — спросила я, внутренне благодаря свою лучшую подругу за то, что она не обращалась со мной так, будто я вот-вот сломаюсь.
Я и была такой. И именно бережное отношение как раз и стало бы тем, что могло бы разнести меня вдребезги.
Кэти усмехнулась и закатила глаза.
— Это не совсем мой стиль.
~ ~ ~
Я узнала об еще одном варианте жесткой любви от другой единственной подруги в моей жизни. Больше их у меня, пожалуй, никогда не будет. Двух было более чем достаточно.
Особенно, когда одной из этих подруг была Марго.
Правда, она застала меня в довольно трудный момент.
Кэти должна была уехать на пару дней в Нью-Йорк, чтобы «кое с чем разобраться». Она не вдавалась в подробности, да я и не спрашивала, потому что глубоко погрузилась в жалость к себе. Я смотрела на свою руку и думала, заживет ли она как надо? Врачи ничего не обещали. Похоже, им не нравилось обещать что-то кому-то с большими деньгами и влиянием, кто мог подать на них в суд.