Сент крепче вцепился в дверь и придвинулся ко мне ближе.
— Ты вернулась не только потому, что я нужен тебе, чтобы продолжать писать? — спросил он резко.
— Возможно лишь отчасти, — признала я. — Мне нужна была муза. И, несмотря на клише, я не хотела влюбляться и находить какой-то идеальный образец, который пробудил бы мой творческий потенциал. Я так не работаю. Поэтому, когда встретила твою идеальную, ни в чем не уступающую тебе, убогость, я ухватилась за нее. За тебя. Но я сделала это ради себя. По эгоистичным причинам. Я хотела высосать тебя досуха, а потом выбросить. Но знаешь, что я обнаружила? Невозможно высосать из тебя твоих демонов. Твоей тьмы. Она бесконечна. И я обожглась. На своих эгоистичных намерениях, на своей прожорливой гениальности. Они отвлекли меня от того, что ты давно перестал быть моей музой и стал зависимостью.
Я вздохнула.
— Но это лишь часть причины. Ничто на свете не заставило бы меня прийти сюда, если бы я не любила тебя по-настоящему. Не заботилась бы о тебе. А я ведь не умею заботиться и обязательно буду делать это неправильно. Я буду эгоисткой. Если ты не поедешь со мной, я все равно продолжу творить. Мои книги все равно попадут в списки бестселлеров. Я выживу, может быть, даже преуспею. Так что я здесь не потому, что не могу жить без тебя. Я здесь, потому что не хочу, чтобы ты жил без меня. Я здесь, потому что эгоистка. Я хочу тебя и не хочу, чтобы ты достался другой. И потому что, несмотря ни на что, Террор — твой дом. Ты слишком драматизируешь, покидая его. Если ничего не выйдет, между нашими домами будет много деревьев, достаточно места.
— На всей этой гребаной планете нет столько места, чтобы нам хватило.
Я встретила его пристальный взгляд.
— Итак, как насчет того, чтобы закончить разговор ни о чем? Я все равно солгала. Я не позволю тебе что-либо поставить между нами.
Его глаза снова вспыхнули. Затем Сент втащил меня в комнату. Дверь за нами захлопнулась, и он прижал меня к стене. Рядом со мной упали часы. Я надеялась, что они разбились вдребезги.
— Разве ты не хочешь знать, есть ли во мне что-то достойное? — спросил он голосом, полным жестокости. — Разве не хочешь знать, есть ли у меня какие-нибудь искупительные качества?
— Нет, — ответила я без колебаний, хотя Сент, по сути, умолял меня дать другой ответ.
За мной не водилось привычки оказывать эмоциональную благотворительность.
— Мне не нужно знать, что в тебе есть доброта. Добро есть в каждом. Даже в монстрах. Оно не уникальное. Не что-то особенное. Не интересное. Я хочу, чтобы ты был плохим. Порочным. Самим собой. Чтобы в тебе оставалось то, что отличает тебя от остального мира. И чтобы ты отдал это все мне. Потому что ты любишь меня.
Взгляд Сента остекленел.
— Я отдам, — прорычал он. — Я вырву свое бьющееся сердце, если попросишь.
— Тогда почему бы тебе не трахнуть меня? — прошептала я. — А потом отвезти меня домой.
Сент сделал и то, и другое.
ЭПИЛОГ
Я оказалась права.
Почти во всех отношениях.
Простить Сента оказалось нелегко. Я наказывала его за то, что он ушел, хотя, скорее всего, на его месте поступила бы так же. Я была законченной эгоисткой и со мной было трудно жить. Но Сент так и не ушел.
Мы не сыграли свадьбу. Не завели детей. Мы жили по соглашению, о котором не нужно было говорить, да никто из нас и не хотел этого. Но я переехала в его дом. Сделала его нашим. И это значило больше, чем все остальное.
Я сохранила дом Эмили, потому что не могла позволить, чтобы в нем поселился кто-то чужой, превратив его во что-то другое. Я приходила туда писать, когда идеи не приходили в голову. Когда хотела побыть одной. Когда нужно было впитать в себя больше смертей, чем предлагал мне Сент.
Марго навещала нас три раза в неделю. Эрни приходил играть со мной в покер каждый вторник. А вот Сент с нами не играл. Мы так решили, что очень его забавляло. И, к большому сожалению, его губы слегка дрогнули в улыбке, когда я сказала ему о запрете игры в покер.
Кэти переехала в Террор, удивив меня и саму себя. Она решила работать в ближайшей больнице, в сорока минутах езды. В больнице были шокированы тем, что она пришла работать у них, так как они не могли себе позволить платить ей зарплату. Но у Кэти итак было много денег, и в большем она не особо нуждалась. Она не объяснила, что подтолкнуло ее переехать к нам в городок, а я не пыталась это выведать. Подруга выглядела счастливой. Настолько, насколько может быть счастливой такая женщина, как Кэти. Поначалу она поселилась в самом городке и снимала жилье, пока строился ее дом на набережной. Ей не нравилось жить там, где ее что-то не устраивало, поэтому мне было искренне жаль нанятого ею подрядчика. Кэти мучила его до тех пор, пока не убедилась, что плитка в ее доме уложена абсолютно идеально.
Рокко тоже остался. Я пока не поняла, радовался Сент или был взбешен таким поворотом событий. Он бывал у нас каждый второй вечер, ел нашу еду и разговаривал больше, чем мы с Сэнтом вместе взятые. Он привнес в наш дом легкость, которую не могли привнести мы сами. Это озадачивало и бесконечно интриговало, что такой убийца, как Рокко, мог быть таким непринужденным. Таким жизнерадостным.
Я видела последствия того, что произошло. Не трупы, нет. Но когда Рокко с Сентом ворвались в гараж, он был весь в крови. Как будто купался в ней. Его волосы были слипшимися от плоти и костей, как у гребаного викинга после битвы. Рокко улыбнулся мне, сверкнув белыми зубами, когда увидел, что я стояла с пистолетом, а у моих ног лежал мужчина с окровавленной промежностью.
Сент тогда не улыбнулся.
Так что да, Рокко был собственной версией больного. К тому же он перестал носить косуху. Тоже стал в некотором роде «исправившимся грешником», хотя Сент и обижался на такое название моей новой серии книг. Однако мы не стали спорить по этому поводу.
Отец Эмили подал на меня в суд, пытаясь остановить публикацию моей книги. Полгорода ненавидело меня, и я их не винила. Ни капельки.
Мне было все равно.
Его адвокаты никогда не смогли бы выиграть процесс. Он уже дважды закладывал дом и больше не мог позволить себе судебный процесс. И как только он сдался, я подписала контракты, разрешающие урегулирование его долгов и гарантирующие, что он сможет позаботиться о себе до конца своей жизни. На него был наложен судебный запрет на приближение ко мне, но я знала, что в этом нет необходимости. Сейчас он боролся за свою дочь, потому что чувствовал, что потерпел неудачу раньше.
Кент Робинс находился в тюрьме в штате Джорджия в ожидании суда. За возможность судить его боролись несколько штатов, но арестовали его именно в Джорджии, после того, как он уже наполовину замучил молодую женщину, а ее парень раньше вернулся домой и избил его до полусмерти.
Женщина не выжила.
Я опознала в нем похитившего меня человека, но улик было недостаточно, чтобы приговорить его к смертной казни. Мне звонили, писали письма от федералов, умоляя меня встретиться с ним, потому что я была единственным человеком, которому он мог бы признаться во всем. По крайней мере, так Кент сказал копам, решив напоследок упиться властью.
У меня остались шрамы на обеих руках. От двух разных мужчин. Сенту нравилось думать о шрамах от молотка как о «своих». Они были его наказанием, ему нравилось заявлять об этом, поэтому я не возражала. Если бы я могла отказаться от притязаний Кента на длинную тонкую полоску на моей правой руке, я бы это сделала. Но кожа не оставляла мне выбора, поэтому я сделала единственное, что могла. Я отказалась от встречи с ним. Отказала ему в праве вызывать меня к себе как подданную. Он хотел, чтобы я сама захотела с ним поговорить. Ему нужен был этот социальный кэш, чтобы пойти с ним к палачу.
Он его не получил.
И без меня Кент не признается в содеянном, это я знала точно. Так что у обвинения оставалась лишь одна улика — кожа под ногтями его третьей жертвы. Она не связывала его с десятью другими убийствами, но этого было достаточно. Маловероятно, что он получит смертную казнь, но его посадят за решетку без шансов на условно-досрочное освобождение. И это меня вполне устраивало, хотя не означало, что со мной все было в порядке. Я по-прежнему открывала двери своего любимого дайв-бара сразу после часу ночи в среду.
— Я уже начал думать, что моя любимая писательница перестала потакать своей вредной привычке после того, как связалась с местным плохим парнем, — сказал Дикон, когда я вошла в бар, стуча каблуками.