Практическии всегда, когда я открывала глаза, рядом оказывался Драгон. Кто бы мог подумать… Из него вышла недурная сиделка. Да, болезнь, а по-другому я не могла назвать свое состояние, сделала меня циничной и злобной. Попробуйте быть вежливой, когда судорога выгибает до хруста в позвоночнике или не можешь вдохнуть от невыносимой тяжести?
— Опять ты, — кривилась я, и ждала, пока его лица соберутся в одно отвратительно красивое.
— Опять я.
Он усаживался на постель, приподнимал мое безвольное тело с пузырем живота и устраивал у себя на груди. Терпеливо оттирал от пота лицо, шею и грудь, менял на мне рубашку. Затем особым образом брал за руки, снизу, чтобы мои ладони лежали на его, обхватывал пальцами, мизинцем и большим, мои истончившиеся запястья, и придерживая плечом голову, чтобы не скатывалась, прикасался губами к губам. Это был не поцелуй, по началу. Так Драгон делился со мной силой.
— Тьма, чтобы беречь, — шептал он, отстраняясь на волосок, и снова касался. Вот теперь это уже был поцелуй. Иногда я даже отвечала, просто от того, что после манипуляций мужа у меня хоть что-то шевелилось.
— Я скучаю, Эленар, — говорил он, и сам себе удивлялся, что своему чувству, что тому, что признается мне в этом. — Приворожила, рыжая.
— Больше не рыжая.
Огня во мне становилось все меньше или эмоций, от которых пряди начинали светить сквозь краску? Волосы отрастали черные и жесткие, как вороньи перья.
— Рыжая, все еще рыжая. Моя ведьма.
Я лежала спиной на груди Драгона и прислушивалась, как возвращаются силы. Потом он подхватывал меня на руки, не особенно напрягаясь, и мы перемещались в кресло. Пока слуги меняли постель. Иногда он снова меня целовал. Прекращал, если я не отвечала. А я смотрела в окно.
На облетевших буках, окружавших особняк, вместо листьев рассаживались вороны. Они толклись на ветках, взмахивали крыльями и беззвучно разевали клювы, будто пели хором или бранились. Еще немного и я смогу выйти. Сама. И послушать. И поесть без опаски, что меня тут же вывернет.
Иногда Драгон помогал мне вымыться и одеться, иногда оставлял это нервное дело слугам, ведь я была слаба и беременна и не могла ответить на его желания так, как бы ему хотелось.
С каждым моим возвращением в реальность живот становился все больше, Драгон — все беспокойнее. Бывало, что я приходила в себя уже у него на руках, мокрая и дрожащая, завернутая во влажное покрывало. В голове звенело от недостатка воздуха, и муж дышал мне в рот, заставляя легкие расправляться. И снова и снова делился тьмой. А мне так нужен был свет. Хоть немного. Или огонь. От огня всегда бывает свет. И тень тоже. От меня тогда только она и осталась — тень. Даже не тень, ошметок, осколок.
Забота Драгона обо мне была так похожа на то, что происходило в моем доме перед отъездом родителей, что я малодушно пряталась в этой горькой иллюзии близости. Заворачивалась в нее и вспоминала.
Последние месяцы мама почти не ходила. Она будто таяла. И отец выцветал вместе с ней. Я часто слышала, подслушивала, о заемной жизни и что она и так живет дольше, чем ей было отмерено, а отец ругался и говорил, чтоб она не смела и шагу за порог ступить без него. Бросил должность и работу, сидел рядом с ней днями на пролет, кормил, ухаживал, таскал по дому на руках, а она смеялась, как осенние листья падают, и подначивала, что всю жизнь мечтала, чтобы ее муж на руках носил.
Как-то вечером, когда мама уже спала, отец позвал меня на кухню. Кухня вообще была самым важным местом в доме, особенно если намечался серьезный разговор. Там он передал мне документы на дом, свой и этот, на счет в банке и прочее имущество и сказал, что увезет маму в горы Ириен. Там, в местечке Иде-Ир, недалеко от Светлого леса, вотчины эльфийского рода Эфар, на самой границе Нодлута и Ирия, есть домик, отданный хладеном Лайэнцем Феррато в безвозмездное пользование. Там отец и мама венчались и там, по словам отца, ему удалось обмануть смерть, и он очень надеялся, что получится снова. Сказал, что безмерно горд, что у него есть я, и что я уже слишком взрослая, чтобы делить гнездо с родителями и пора лететь самостоятельно.
— Мы всегда с тобой, Эленар. Ты наше продолжение. И пока будешь ты, будем и мы. Теперь твое время.