А в комнате ещё стояла кровать, едва державшаяся на подломанных ножках. Но Роуз и ее семья не нуждались в ложе: они предпочитали образ жизни волшебников, а не обычных людей. Поэтому обходились без сна, лишнего, ненужного, отнимающего и без того ограниченное время.
Теперь Роуз сидела за деревянным стоялом и со скучающим видом рассматривала его многочисленные трещины, прислушиваясь к монотонному тиканью часов, которые странно выбивались из общей бедной атмосферы затейливой вычурностью орнамента.
Родители сидели напротив дочери, тихо переговариваясь, обмениваясь тревожными новостями и взглядами. Битва. Предстояла неминуемая битва, болезненная, мучительная. Обещавшая захватить и умелых, и неподготовленных, жаждавшая вылить кровь на малочисленные людские земли.
— Там будут маги. Сильные маги. А эти люди редко сталкиваются с магией, поэтому необученные. Трудно им придётся, — печально вздохнул отец Роуз, с подозрительным прищуром глядя в небольшое разбитое окно.
— Да. Трудно. Но я верю, что Маунверт пока не столь силён. Очень хочется надеяться, что они справятся, — понурив голову, отозвалась мать.
— Справятся? Не говори ерунды, — горестно отмахнулся отец. — Людей здесь совсем немного, а там — и люди, и маги. Целая армия.
— Ну почему ты так пессимистично? — женщина ласково взяла руку мужа. — Надо верить. Должна быть надежда. — Она попыталась улыбнуться подрагивающими уголками губ.
— Надежда есть, — неожиданно вмешалась в разговор Роуз, до этого витавшая в своих мыслях, мрачных, тревожных. Затемнённых нарисованными, но страшными изображениями битв.
— Роуз, не надо… — прервала ее мать, с тоской глядя прямо в глаза дочери. — Мы не надежда. Мы не боевые маги.
— Да, наверное, это так… — Роуз робко замялась, кажется, чуть покраснев от смущения: она ненавидела спорить с родителями. Она вообще ненавидела с кем-то спорить и ссориться. — Но у меня здесь есть друзья, и мне больно представлять, что с ними может стать. Я не хочу, чтобы они погибли, — последние слова Роуз произнесла тихо, приглушённо, неуверенно. Словно пытаясь мысленно убедить себя, что это невозможно, что так не случится, что все непременно выживут. Но при этом прекрасно осознавая наивность и глупость таких идей. Потому что в битве все были равны и любого могла с огромной вероятностью настигнуть гибель, страшная, мучительная.
— Никто не хочет, — мать ласково пропустила сквозь пальцы прядь волос дочери. — Никто не хочет. Но мы осознаем собственные силы. Которых крайне недостаточно, чтобы участвовать в страшной и кровопролитной битве.
Внутри Роуз заиграло негодование, горячее, бурное. Ей не нравилась апатия родителей. Ей хотелось их переубедить, наставить, уговорить, но… это не имело смысла. Битва — это боль. Битва — это мучение. Битва — это страшное деяние, разрывающее мирные взгляды и представления. А они не хотели боли. А ещё они считали, что город — подобие хрупкого стебля, который в любой момент способен был сломаться и осыпаться на кровавую почву.
Роуз запуталась в себе, тяжко, горестно. Она боялась страданий родителей, но не могла принимать их пассивности, не могла представить, что из-за их нежелания погибнет больше людей. И в то же время она имела возможность сама присоединиться к друзьям, спасти город от боли, скорби, но не желала предавать родителей. Уйти. Сбежать. Оставить семью. Нет. Это было бы предательство, жуткое, болезненное. Способное ранить и покалечить хрупкие души родителей.
А если она погибнет? Если окажется в земле, холодной, безмолвной? Или станет чудовищем вроде вольфента? Глупая девочка, не послушавшаяся совета родителей и бросившаяся в омут кровопролития и смерти? Неправильно. Совсем неправильно. Она просто не могла себя заставить так поступить. Её сердце и душа не принимали этого, начиная внутренние укоры от каждой такой мысли, каждой идеи, каждого намерения. Заставляя её проникаться невольным отвращением к самой себе.
— Ну почему… Почему вы так говорите? — обреченно пролепетала Роуз, взявшись рукой за голову.
— Потому что это правда, Роуз. Чистая правда.
— А может быть, мне самой помочь? — Роуз поднялась с места, пытаясь казаться уверенней — не слишком успешно.
В голову сразу же невольно закралась мысль о её внезапном порыве, случившемся почти два года назад. Она отважно бросилась в замок Маунверта, чтобы спасти подругу, забыв о запретах, о страхе, об опасности. Даже не подумав о последствиях своего решения.
Тогда в ней победили эмоции, ярко, невыносимо. Отзвуки нестерпимой боли, оставшиеся после смерти Артура Нэдсона… Но теперь вперёд вышли разум и глубокая любовь к родителям, подкреплённая осознанием того, что им будет больнее, гораздо больнее…
— Что? Ты с ума сошла! — Ужаснулась мать, отстранившись от дочери. В её глазах заметались искорки страха и паники. Кажется, Роуз невольно вынудила её окунуться в воспоминания о своём подвиге, тревожные, томительные. Заставила вновь передумать много жутких и ужасающих мыслей.
Роуз снова села и виновато потупила взгляд: она собиралась совершить ужасную ошибку, страшную, непоправимую. Которая могла обернуться плачевными последствиями.
В глазах Монг-старшей не было слез, но, кажется, её мучила ужасная тоска, вытягивавшая из её разума самые тяжелые воспоминания и обращавшая их наружу, в поток мыслей, в воронку тревоги и беспокойства. Руки немного тряслись, глаза затуманились тенью ужаса. Она трагически замерла на месте, кажется, с подступающей паникой глядя на дочь. Словно читая все её мысли и намерения.
— Прости, мама, — виновато произнесла Роуз и замолчала, поджав губы. Думы принялись мучить её с новой силой.
— Нет. Ты никуда не пойдёшь, — чётко отрезал отец, подходя к окну и с беспокойством наблюдая за тем, как на вечернем небе проступали расплывчатыми пятнами ослепительно яркие звёзды. Напоминавшие огоньки тревоги, что предвещали наступление битвы.
— Да, понимаю, — Роуз тяжело вздохнула и, встав с места, направилась к шкафу. Взяв с полки первую попавшуюся книгу, она снова села за стол и сделала вид, будто углубилась в чтение, вдумчиво, тщательно. Стремясь понять все идеи и смыслы, каждую малейшую задумку автора. Каждое маленькое сюжетное ответвление.
На самом деле, она ничего не понимала. Слова не задерживались в её сознании, проносясь мелкими назойливыми насекомыми, а смыслы и вовсе казались чем-то смутным, туманным, загадочным. Тонущим за занавесом тревожных мыслей и жутковатых идей и образов, которые неустанно возникали в голове девушки.
И если бы кто-то вдруг спросил у неё, о чем книга, она бы замерла на месте с растерянным видом. Тщетно пытаясь вспомнить хоть какое-то слово или предложение.
В тот момент руки были словно отдельно от разума. Тонкие пальцы мягко перелистывали пожелтевшие страницы, стремясь узнать, что дальше, а мысли бродили где-то посреди далёких полей и пустошей. Посреди окруженных площадей. Посреди кровопролитного сражения, беспощадно захлестывающего неподготовленный город.
Маг должен был помочь. Маг не мог сидеть на месте, мирно, расслабленно. С беспечным видом наблюдая издалека за бьющимися людьми, не способными противостоять заклятиям. Маг должен был сражаться!
Между тем родители ушли, и Роуз осталась одна, задумчивая, растерянная. Горящая неиссякаемым желанием присоединиться к кровопролитной схватке.
Боль? Гибель? Страх? Ее уже ничего не пугало — в ней снова было достаточно решимости совершить ужасное, отчаянное; мешало только сильное беспокойство за родителей, и без того успевших намучиться.
Роуз была уязвима. Она могла погибнуть. Они бы остались одни, несчастные, страдающие. Отягощенные горем и болью от утраты единственной дочери.
Поток мыслей девушки внезапно прервала ветвистая молния, озарившая небо, чёрное, зловещее. Что-то леденящее одолело Роуз изнутри, заставив крепко примкнуть к окну, наблюдая за каждым движением города. Сердце часто забилось. Мучительные картины чётко вновь чётко предстали её затуманившемуся взгляду. Пальцы мелко задрожали, скользя по запятнанному стеклу.