Остальные армии фронта тоже преуспевали. Они, преследуя противника, в этот день вышли к очень важным рубежам: на севере — к реке Дейме, на юге — к реке Ангерапп.
— Раус отсечен от четвертой армии Хоссбаха, а это, друзья, уже половина победы! — восторженно произнес Иван Данилович, подписывая очередное донесение в Ставку. — Теперь только быстрота и натиск. Признаюсь, хочется Кенигсберг в лоб не брать, а обойти его и уж после этого штурмовать.
17
С этого дня командующий фронтом делал все, чтобы армии генералов Галицкого и Людникова вышли севернее и южнее Кенигсберга к Фришес-Хаффу. И все свершилось так, как задумал И. Д. Черняховский. 29 января армия генерала Галицкого вышла на берег Фришес-Хаффа, а на другой день армия генерала Людникова, выйдя на северный берег Фришес-Хаффа, развернулась фронтом к Кенигсбергу. Но эту радостную весть генерала Людникова омрачило сообщение генерала Галицкого: дивизия генерала Чернова оттеснена от залива за автостраду, к железной дороге.
Черняховский понимал, что все это произошло из-за малочисленности частей, и приказал командармам прекратить наступление, прочно закрепиться на достигнутом. А через пять дней по этой же причине приостановил наступление и всех частей фронта, чтобы пополнить их людьми и боевыми средствами, подтянуть тылы, которые отстали от фронта.
Вскоре Ставка Верховного Главнокомандования реорганизовала 3-й Белорусский фронт. Северная его половина передавалась 1-му Прибалтийскому фронту, а нашему фронту прирезалась большая половина полосы южного соседа — 2-го Белорусского фронта вместе с тремя общевойсковыми и 5-й гвардейской танковой армиями.
9 февраля последовала директива Ставки. Она приказывала не позднее 20–25 февраля разгромить 4-ю армию, которая осела в Хейльсбергском укрепленном районе.
Задача предстояла сложная. Надо было прорвать на 180-километровом фронте глубоко эшелонированную оборону. Причем времени на разработку и на подготовку войск не было.
Решено было сходящимися ударами армий правого и левого крыльев фронта прижать хейльсбергскую группировку к заливу Фришес-Хафф, а силами 5-й гвардейской танковой армии ударом вдоль берега залива и на Хейлигенбейль прикрыть выход противнику к побережью и не дать ему возможности переправиться через залив на косу Фрише-Нерунг.
Наступление началось 10 февраля. И опять капризная погода работала на врага: то мороз, то снегопад, то свирепствовала метель — и вдруг наступала оттепель. Ко всему этому противник, находясь под страхом приказа Гитлера, упорно держался за каждую огневую точку, за каждую позицию. И все же наши войска хотя и медленно, но уверенно продвигались вперед, особенно на флангах фронта.
В то же время армия генерала Крылова застряла. Иван Данилович решил поехать к нему.
18 февраля командующий, как всегда, подписал оперативную сводку, переговорил с Покровским и Макаровым и уехал в 5-ю армию. Там он познакомился с обстановкой, разобрался в причинах задержки продвижения армии, а затем вместе с начальниками родов войск разработал на все этапы наступления боевое обеспечение пехоты танками, артиллерией, минно-взрывными средствами и даже боеприпасами. Закончив все дела у Крылова, Черняховский позвонил Покровскому и сообщил, что «проскочит» прямо к генералу Горбатову, в 3-ю армию. Затем соединился с Александром Васильевичем по телефону и попросил его уточнить место нахождения штаба 3-й армии. Горбатов объяснил, как безопаснее проехать к нему, предупредил, что шоссе между Бернштейном и Мельзаком обстреливается противником. То ли Черняховский не слышал предупреждения генерала Горбатова, то ли пренебрег им, но поехал он напрямик. И когда его «виллис» подъезжал к Мельзаку, прогремел выстрел, впереди разорвался снаряд.
«Еще не рассеялся дым и пыль, как я уже был около остановившейся машины, — рассказывал позже генерал Горбатов. — В ней сидело пять человек: командующий фронтом, его адъютант, шофер и два солдата. Генерал сидел рядом с шофером. Он склонился к стеклу и несколько раз повторил: «Ранен смертельно, умираю».
Я знал, что в трех километрах медсанбат. Через пять минут генерала осматривали врачи. Он был еще жив и, когда приходил в себя, повторял: «Умираю, умираю, умираю». Рана в груди была смертельной. Вскоре он скончался».
Это печальное сообщение сильно потрясло генерала Макарова. Я не слышал, что говорил ему по телефону Горбатов, но по резко изменившемуся лицу, по испуганным глазам и по необычному повторению им «Боже мой, боже мой» понял, что кто-то погиб, но что погиб Иван Данилович, я мысли не мог допустить.