— А где папа? — спросила девочка.
— На́ вот, выпей, погрейся, — протянула ей бабушка кружку.
Ася послушалась, села и обхватила обеими руками большую теплую кружку с молоком.
— А где мама? — спросила она, отпив немного.
— Пей, пей еще, — сказала бабушка, не отвечая.
Ася выпила еще немножко и заявила:
— Я хочу домой.
Бабушка посмотрела на нее, подумала немного и спросила:
— Ты чья? Видать, Айзикова?
— У-гу.
— А как же тебя звать?
— Ася.
— Маленькая еще совсем. Должно, третий годок.
— Не-ет, мне уже, мама говорила, пятый.
— Пятый. Заморыш ты. Горсточка костей…
И Ася вдруг вспомнила — ведь это же та бабушка, что носила воду на коромысле. И всегда, когда она шла по воду, вокруг нее бегали ребятишки и кричали: «Зось, Зось, не поймаешь небось!» Она то сердито молчала, то, поставив ведра, грозила ребятам коромыслом и приговаривала: «Эх, неохота только связываться!» Тогда она была страшная, а сейчас вот сидит, смотрит на Асю, и Асе нисколечко не страшно.
— А я знаю, кто вы, — сказала девочка. — Вы Зось. Вы таскали воду на коромысле.
— Глупая ты, — отвечала бабушка. — Зось — это если бы я была мужчина, а я ведь не мужчина. Я Зося, а дураки говорят «Зось»… Да что тебе объяснять — мала еще. Ложись и спи.
«Зось» ступила на лавку, с лавки — на пол и отошла к окну.
— Бабуля! — позвала с печи девочка.
— Ну?
— А я домой хочу. Хочу к маме.
— Твоя мама сказала, чтоб ты побыла у меня.
— А папа?
— И папа сказал.
Девочка немного помолчала и снова спросила:
— Бабуля?..
— Ну?
— А мама сюда придет?
— Придет, — глухо ответила старуха. Она, сгорбившись, глядела в окно на сырое, холодное поле.
В хате тихо. Слышно только, как на печи мурлычет серый кот.
— И папа придет, бабуля?
— И папа тоже придет, — ответила старуха. Еще тише.
Как-то зимой «Зось» разбудила девочку еще затемно. Чтобы Ася не удивилась, почему ее подняли так рано, старуха сказала, что они пойдут сегодня далеко-далеко.
— Туда, где мама и папа? — спросила девочка. — Где бабушка? Где все? Туда?
— А что ты думаешь — может, и туда…
Она не спала сегодня всю ночь — сидела и раздумывала, что делать.
До сих пор все как будто шло хорошо. Хатка ее стоит на окраине местечка, там, где кончается длинный Боботный переулок и начинаются глинища. Хатка маленькая, в одно оконце и с железной трубой, похожей на старое голенище. Никто сюда не заходил, никто и не жил поблизости, кроме соседа Якова Мороза. Никто до сих пор не знал, что Зося у себя в хате прячет еврейского ребенка. И она никому как будто не говорила. Правда, когда она уходила по воду или за кормом для козы, Ася оставалась дома одна, под замком. И тут, видно, кто-то подсмотрел.
Вчера, когда она заглянула к соседям, старый Яков сказал: «Остерегайся, Зося. Боюсь, кто-то пронюхал…» Дома старуха долго думала, а потом решила: «Не отдам, злодеи, не на такую напали!..»
Она дождалась, пока чуть начало сереть, и разбудила девочку. Будь что будет, а уходить надо.
Зося подоила козу, напоила Асю парным молоком и, закутав девочку потеплее, понесла прочь из местечка, подальше от извергов в черных шинелях…
«Собаки, собаки бешеные!» — думала она на ходу. Тяжело шагала по рыхлому, подтаявшему снегу, горбилась под ношей, ворочавшейся за спиной, и упорно шла, шла… Когда немели руки и девочка сползала вниз, Зося опускала малышку на снег, и Ася топала сама. Но идти было очень далеко, и так страшно становилось от мысли, что вот совсем рассветет и столкнешься на беду с какой-нибудь фашистской собакой… Старуха снова брала девочку на спину и только спрашивала:
— Не холодно тебе?
— Не-ет, — отвечала Ася из-под платка, закрывавшего ей личико по самые глаза.
— Не холодно, ну и сиди, — говорила старуха и все шла, шла…
2
Прошло больше года.
Пришла еще одна военная весна.
Весна, говорят, хороша везде: и в поле, и в лесу, и в городе. Но с этим никак не хотел согласиться партизанский мальчик Анатоль. И он был прав — краше всего весна в лесу.
Правда, солнце всходит здесь немножко попозднее, но это даже лучше: покуда оно поднимется над лесом и заглянет сквозь ветви в оконце лагерной землянки, можно поспать, а потом считай, что и ты встал очень рано. И вообще тут все не так, как было в деревне. Там утром на улице мычали коровы, а тут они пасутся где-то на поляне, и мама каждое утро ходит туда с ведром. Анатоль спит на постели из еловых веток, застланных дерюгой, а солнце уже давно глядит в окошко. Солнце хочет, чтоб мальчик встал, оно уже начинает припекать. «Чихнешь, чихнешь все-таки», — смеется солнце. И правда, Анатоль не выдержал, чихнул. Но спится ему сейчас так сладко, он только бормочет что-то и поворачивается на другой бок… Мама вернулась с поляны, где пасется Буренка, с почти полным ведром молока. Мама хочет, чтоб мальчик встал, пока молоко еще теплое. Она щекочет высунувшуюся из-под дерюги пятку и, смеясь, говорит: