На опушке Черного болота соколовцы встретили трех партизан и женщину с ребенком. Они шли на запад, в ту сторону, где как они надеялись, и сейчас еще стоит на Немане их бригада.
— Кто вел? — тихо, наклонившись с седла, спросил комбриг, выслушав грустную историю о судьбе своих людей.
Ему было двадцать пять лет. С той ночи, когда он спустился на эту землю с парашютом, прошел всего один год. Отряд «Сокол» вырос в бригаду, а командир ее заслуженно носил далеко известное имя — Грозный. Однако внешний вид комбрига никак не соответствовал этому имени. Чернявый, некрупный парень в кубанке всегда был весел и прост в обращении.
Он озабоченно смотрел с седла на трех разведчиков и тихо спрашивал:
— Кто вел?
И вот тогда вышло так, что небольшой коренастый лесоруб Середа, красный от напряжения и страха, шагнул вперед и доложил:
— Вчера вел я, товарищ комбриг. Прятаться вел. Струсил, как баба…
— Ты о себе, обо мне говори, — перебил его вдруг молчаливый Федорин Иван. — Как раз мы с тобой, брат, бабы, а не она…
Он показал на Лиду с малышкой на руках.
Тут грохнул смех. Они смеялись — до черта усталые, готовые к новой стычке, непокорные, родные хлопцы! Смеялись пешие, конные, смеялся и сам командир.
Только Женьке было не до смеха. Перед его глазами все вставал и вставал этот день, целый день отступления во мхи, куда их вел Середа. Он слышал теперь дружный смех товарищей и, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
— Ну ничего, Сакович, случалось и такое, — сказал комбриг.
— Сегодня Сакович вел, товарищ командир… — заговорил снова Середа.
— Я вижу и сам, — перебил его комбриг. — Саковичу надо коня. Нестеренко, — обратился он к своему адъютанту, — в третьем взводе возьми. Ну, и этим соколам тоже. — Он с усмешкой показал на Ивана и Середу. — Хотя я с удовольствием послал бы их в пехоту. Пешим легче заслужить прощенье. Как, Середа?
— Я заслужу, товарищ командир…
— Ладно! Знаю и сам.
Оставалось только подать команду — вперед! Но комбриг не забыл еще об одном.
— Что, говорите, сделаем с женщиной? — спросил он.
Никто ничего не говорил. Грозный сам спросил и сам ответил:
— Женщину, конечно, здесь не оставим. Только и с нами ей делать нечего. А ну, позовите мне деда.
Дед — это был бригадный старшина. Усы у старшины еще совсем черные, но его все почему-то называют дедом. Был он из Гречаников, из одной деревни с Середой и одной с ним профессии — лесоруб. За сорок лет скитаний с топором старик изучил пущу, как говорится, назубок.
— Что, дед, до Праглой отсюда далеко? — спросил комбриг, когда старшина подошел.
— Отсюда под солнце надо идти, — отвечал дед не раздумывая. — До Чертова окна будет добрая километра. А там болотом еще километры три… А что?
— Как это — что? А семьи наши где? И надо туда отвести вот эту теточку с девчушкой. Как будто бы девочка?
— Девка, девка, товарищ комбриг, а как же, — отвечала Лида и в первый раз за сегодняшний день улыбнулась. — Моя партизанка.
«Девка» больше не плакала: она с озабоченным видом жадно сосала кусочек бригадного хлеба.
— Ну что ж, коли надо так надо, — сказал, минуту подумав, дед. — Не хочется, правда, да девку жалко. Ну ты, сопливая, иди ко мне.
Верочка на диво доверчиво протянула ручки и даже сказала деду: «Ня».
— О, брат, не бойтесь, — сказал под хохот хлопцев дед, — она знает, с кем дружить. У старшины не только хлеб — у него и сальце найдется. Что, пойдем?
— Ну так что ж, — спохватилась Лида, — дай вам боже счастья, товарищи дорогие.
Она протянула руку комбригу, Середе, Ивану и нескольким хлопцам, стоявшим поближе. Когда же дошла до Женьки, о чем-то, видно, подумала или вдруг вспомнила, потому что неожиданно обняла хлопца и крепко, как брата, поцеловала.
— Женечка… родной мой…
И заплакала.
— Ну, целоваться — это дело такое, а плакать зачем? — прогудел басом дед.
Сказав это, он повернулся уходить, но тут же остановился.
— Счастливо, хлопцы! — уже не сказал, а крикнул он, так как навстречу им поплыл, затопал железный, конный, гремящий поток.
— Счастливо, дед! — кричали конники. — Гляди там только, грибами не объешься!
И снова смеются, уже на рысях, — непокорные, славные, родные хлопцы!
