***
Старшина Хрущ со смертью вроде смирился уже. Да и, если честно, в свои сорок три, давно к ней был готов. Война все же. На хорошее надеяться не приходится. Но все одно, настигла его безносая, как-то неожиданно. Даже, можно сказать, скоропостижно. Однако тут уж ничего не попишешь. От судьбы, как говорится, не уйдешь.
Лежалось ему в могилке, в общем-то, уютно. Как будто и не очень сыро даже. Холод, вроде, не особо досаждал. Курить, так и вовсе, не хотелось. Но, вот, что-то беспокоило его. Тревожило что ли? Словно важную вещь забыл. В общем, не получалось окончательно кануть во тьму. Всецело предаться тлению и полному, как говорится, разложению.
Задумался, покойничек наш, попытался припомнить, что же держит его на этом свете. Отпускать никак не хочет. Может дело, какое не закончил. Аль бумажку, не выправил нужную. Поначалу трудно мысли двигались. Со скрипом. Видать осколок им помеху создавал. Но, постепенно, стало в голове развидняться. Воспоминания чередой потекли.
Вот, видит он, как наяву, свою мать. Старенькая, сгорбленная до земли. Руки тянет к нему дрожащие. Просит, чтоб с фронта живым вернулся. Жаль ее до слез. Не увидит сына больше. Но нет, не то. Не главное это. Сейчас горе у многих.
Дальше, жена мимо проходит. Не старая совсем еще, можно сказать молодуха. Даже и сорока нет. На плече коромысло с ведрами, озорно подмигивает. Аж сердце в груди бухнуло разок. Хотя нет, показалось. Не бьется сердце. Опять не то. Поважнее что-то должно быть. Весомее.
Следом, видит двух сынов своих - нескладных подростков. Помощники. А третий, старшенький – уже на фронте. Ефрейтора получил, связист. Ну чего тут скажешь, растут дети. Вымахали – будь здоров. Выше бати. Авось проживут как-то и без него. Чай не одни на свете. Сродственники помогут. Снова не то.
Затем пса своего вспомнил. Здоровенного кавказца. Арафатом кличут. Красивое имя, гордое. Хотя детвора отчего-то Чебуреком его прозвала. Ластится, обрубком своим виляет, словно щенок трехмесячный. Крутится, скулит от счастья. Потешный. Да, хороша собака, только брешет много. Но не в дугу опять. Другое тут что-то. Посерьезней.
Вот ребят своих видит, сослуживцев. Будто всю роту перед собой выстроил. Сто тридцать восемь человек списочного состава вместе с приданными минометчиками и саперным отделением. Идет вдоль строя, в лица всматривается: Младлей Уткин – совсем пацан еще, девятнадцати лет. Костиком зовут. Городской. Командир первого взвода. Улыбается глупо. Убьют в первом же бою; Иван Ракитин. Пулеметчик. Неспешный. Обстоятельный. Такой кого хошь завалит. Хотя не факт. Два ранения у него уже. Одно из них тяжелое; Горелов Васька. Шебутной баламут. Из казаков. Палец в рот не клади. Откусит – не подавится. Кругом свою выгоду находит; Шамсутдинов. Надежный боец. Не подведет. Широкоскулый, коренастый, осанистый, стреляет метко. Охотник; старший сержант Онищенко. Из погранцов. Исполняет обязанности командира второго взвода. На груди «За отвагу» поблескивает. Герой; А вот санинструктор наш, фельдшер Дерюгин. В годах. Морда у него, конечно, разбойничья. Этого не отнять. И лапищи медвежьи. Но дело знает туго. Всю жизнь на войне. Еще с Великой начиная. Гражданскую прошел, обе Польские, Испанскую и Финскую. Даже с Японцами успел на Халхин-Голе схлестнуться. В роте к нему обращаются не иначе, как Дед.
Лица, лица, лица. Усталые, веселые, суровые, наивные. Присыпанные песком и пылью, закопченные, немытые… Стоп! Кажется вот и оно. Дело нашлось незаконченное. Помывка ведь завтра! А в голове, будто колокол звенит, голос Нефедова: - «Осиротела рота без старшины», «С утра баня, а бойцов вести некому», «Как бы не завшивел личный состав», «Белье, там, выдать, портянки всякие». А ведь, нашлась-то пропажа. Ну, все, хорош, как червяк дождевой, в земле валяться. Попрохлаждался маленько, и хватит. Самое время обратно откапываться. В роту пора. Еще к завтрему надо успеть подготовиться.
***
Горелов орал долго и громко. Орал, пока запыхавшийся фельдшер, буквально, влетевший в землянку, не отвесил ему увесистую оплеуху.
- Ты какого рожна, паскудник, роту переполошил среди ночи? А, если бой завтра? Людям нужно выспаться, или нет? Быстро пасть свою захлопнул, беспутную, не ровен час, кишечник простудишь.
- Так, это, я испужался очень, - Васька ощупал кишечник. - Вот и ору тут себе. А ты, Дед, иди дальше, куда шел. Привык, чуть что, затрещины направо и налево раздавать.
Из-за спины санинструктора выглянула голова Нефедова:
- Так чего приснилось-то, боец Горелов? Не старшина ли Хрущ, прикопанный тобою собственноручно в низинке у опушки леса?
Васька аж подпрыгнул на месте, стукнувшись затылком о перекрытие: