- Разве ж я знал? Да я бы никогда в жизни. Вы ведь сами, тащ старший лейтенант, приказали. И сапоги мне его не нужны вовсе. Пусть подавится. Мне и размер-то его не подошел.
Фельдшер, было, снова замахнулся своей грабкой, но решил, все же испросить разрешения у командира:
- Можно, я его еще разок? В воспитательных целях?
- Отставить, Дерюгин. Ты тут тоже, не слишком-то. А то еще во вкус войдешь. Твое дело лечить, а не калечить. Давай послушаем лучше. Чего он там про сапоги лепечет.
- А чего сапоги-то? Вернул я их, да и все дела.
- Кому вернул?
- Так вы же сами сказали. Старшине Хрущу и вернул. Он меня за плече тормошит слегка и спрашивает:
- Сапоги мои, где?
Я ему спросонья:
- Тебе-то, Игнатьич, зачем? Ты ж помер, вроде?
А он мне:
- Носить буду.
Я ему:
- Куда?
Он мне:
- В баню.
Дерюгин с Нефедовым переглянулись неуверенно:
- И че?
- Так говорю ж – размер не мой. Вернул я ему сапоги. На кой они мне? Тем более офицерские. Разве что на сигареты фрицевские сменять. Ну да чего уж теперь, - Горелов вздохнул с сожалением, - Не судьба, видно. И да, Хрущ еще сказал, что ему к помывке личного состава подготовиться надобно. Так что у себя он, должен быть. Мыло, видать, режет, скупердяй несчастный. Один кусок – на шесть частей. Ну, как обычно. Чтоб на всех хватило.
***
- Ты чего творишь, Дерюгин? Опять рукоприкладствуешь? Под суд захотел?
Нефедов еле успел перехватить руку Фельдшера, занесенную для очередной затрещины.
- Дай, думаю, зайду, проверю, как там дела у санинструктора. А он тут снова мордобоем занимается. Кого на этот раз избиваем? Наносим, так сказать, тяжкие телесные? Чего-то я со света не признаю никак.
Командир роты какое-то мгновение вглядывался в лицо жертвы, подслеповато щурясь, и, вдруг, аж присел на месте, схватившись за голову:
- Так это ж политрук, итить вас через колено, батальонный. Я как штабной «Харлей» увидел под березкой, полчаса кругами бегаю, с ног уже сбился, а вы его тут убиваете втихаря. Ты Игнатьич, куда смотришь? Как допустил? Нам теперь всем в штрафбат прямая дорога. Хотя, - он махнул безнадежно рукой, - тебе уже все равно. Но ты меня-то хоть пожалел бы. Меня-то за что?
- А чего это ты, Алексей Максимыч, ко мне с претензией своей? Я, так, и вовсе тут ни при чем. Лежу себе, спокойно, на столе. Не трогаю никого, никому не мешаю. Дед мне ухо прилаживает. Ну, которое осколком почти срезало. Думаю, чего оно будет телепаться, как лопух на ветру? Непорядок это. Тут Скворцов, твой, ну, который политрук, заходит:
- Вольно, - говорит, - Работайте, санинструктор, не отвлекайтесь. Наслышан я о подвиге старшины Хруща. И вы это правильно решили - марафет навести герою нашему, не пожалевшему свою жизнь отдать за победу над фашистами. Торжественно похороним его, с воинскими почестями. Я тут и речь подготовил небольшую, минут на тридцать. Заодно политинформацию проведем. О положении на фронтах и нашем священном, так сказать, всеобщем долге.
В это самое время, я, вдруг, замечаю, что коновал наш, ну, Дерюгин, то есть, ухо-то черными нитками шьет. Я ему и говорю шепотом:
- Хоть бы товарища политрука постыдился. Совсем ты совесть потерял. Перед бойцами хочешь меня опозорить? Собрался мне похороны сорвать? С почестями и торжественными речами? Это тебе не Уткину клизму от обжорства вставить. Тут понятие требуется. А от тебя одно разгильдяйство и беспорядок. Неужто у тебя, акромя черной, других ниток не нашлось?
- Ты, - Дед мне отвечает, - не в похоронном салоне находишься. А в санитарном пункте. Обычно я здесь покойников не держу. Лично для тебя исключение сделал, а ты и наглеешь. И права мне качать тут нечего. Нитки у меня только двух цветов: черные и белые. К нынешнему цвету твоей рожи ни одни не подходят.
- Так в шапке у меня, серые, глянь. Вроде должны подойти.
В это время я внимание на Скворцова обратил. Вижу, с ним не то что-то. То ли речь торжественную репетирует, то ли воздуху мало ему. Рот вроде шевелится, а звука нет. И руками двигает необычно. Словно дым перед собой разгоняет. Или, может, от комаров отмахивается.
Я со стола слез, и к нему. Крышку скрутил, и флягу протягиваю:
- Вы, товарищ политрук, водички испейте. Выглядите нехорошо. Нервный вы какой-то. Видать не бережете себя совсем. Отдыхать нужно больше. А то, ведь, так можно и околеть на рабочем месте. Я, вот, при жизни, тоже суетливым был. А теперь, как бы со стороны взглянул – пустое это. О вечном думать надо.
Он, вроде, пригубил, но сам мне на руки поглядывает. Я ему и говорю:
- Вы не смотрите, что глина под ногтями, это я только из могилы ночью откопался. Через час помывка в роте. Уже и баньку топим. Так, что все у нас чин-чинарем. На похоронах своих, буду лежать как огурчик. Я порядок знаю. Обмоюсь, как положено, и чистое исподнее надену. Будте уверены – не подведу я вас, товарищ комиссар.