Когда на опушке, захрустев тонкими деревцами и подминая узкими гусеницами низкий кустарник, показались четыре легкие «тройки», и почти одновременно жахнули из своего 37-го калибра, стало ясно - дело труба. Последний, чудом уцелевший, миномет работал безостановочно, но попасть по движущимся целям было практически невозможно. С трудом удалось прижать к земле пехоту. На флангах захлопали ПТРы, выбивая искры из брони неотвратимо надвигающихся монстров.
Один из танков приостановился, довернув пушку в сторону бронебойщиков, и в этот момент получил мощный удар в слабозащищенный борт с противоположной стороны. В его боку образовалось небольшое с виду отверстие, а из смотровых щелей заструился реденький белесый дымок. Постояв неподвижно пару минут, подбитый монстр стал неспешно сдавать назад, поливая защитников из пулемета.
Вторая вражеская машина ярко вспыхнула от нескольких полетевших в нее бутылок с зажигательной смесью, не дотянув до наших позиций, каких-то пяти метров. Под прикрытием вырывающегося из открытого люка черного смоляного дыма вплотную подобралась вражеская пехота. Оставшиеся два танка принялись утюжить наши окопы.
Рота оказалась под угрозой полного уничтожения. Потери были ужасными. Не смотря на то, что атаку с огромным трудом, все же, удалось отбить, дальнейшая оборона стала невозможной. Чтобы спасти остатки личного состава командир принял решение отступать к реке.
***
Рассвет Игнатьич встретил на берегу Царицы, прикрывая бойцов, спешно переправляющихся на наш берег. Старшина косил немцев, будто сочную траву на заливном лугу. Обозленные фрицы лезли скопом, чувствуя, что добыча утекает от них, словно песок сквозь пальцы. Вторым номером у пулемета был неугомонный Васька, чумазый и перепачканный до не узнаваемости. Он плохо соображал от усталости и недосыпа, а держался, только благодаря своему дерзкому шебутному характеру. За их спинами последние бойцы входили в воду, толкая впереди себя, кто бревно, кто обломок доски, а кто и просто охапку веток. Поверхность реки между ними ежесекундно вскипала от мелких фонтанчиков, а иногда и высоко вздымалась трехметровыми столбами, осыпаясь обратно множеством капель.
Пал Игнатьич упивался боем. Какое-то шестое чувство подсказывало, что это сражение для него последнее и ни чем хорошим закончиться не может. Себя было немного жаль, но перевешивало чувство удовлетворения от честно выполненного долга. Особенно радовало количество трупов немецких солдат, валяющихся в разнообразных, не всегда приличных позах, перед их позицией. Прикрываясь ими, противник подбирался все ближе. Наконец в дело пошли гранаты. Несколько врагов по команде офицера одновременно вскочили и швырнули колотушки в сторону защитников. Хрущ, в свою очередь, не зевал и тоже, поднявшись в полный рост, метким огнем скосил наглецов. Почти одновременно вокруг бухнуло несколько взрывов.
На изрезанного осколками Горелова жалко было смотреть. Досталось парню здорово. Переложив его окровавленные, завернутые в вощеную бумагу документы в свой нагрудный карман, старшина спешно перевязал раненного прямо поверх гимнастерки и пополз, волоча его бессознательное тело в сторону близкого берега. Под непрерывный свист пуль и гортанные выкрики они скатились с крутого обрыва и, оказавшись сразу на приличной глубине, поплыли на свою сторону. Точнее Игнатьич думал, что сможет плыть.
К сожалению, выяснилось, что плавучесть у него отрицательная. Из многочисленных отверстий в груди вырывались мелкие пузырьки воздуха, а внутренние пустоты стали заполняться речной водой. С трудом перебирая ногами по илистому дну, он упорно продолжал двигаться сквозь непроглядную муть, погружаясь все глубже и глубже. Ваську пришлось толкать над собой, стараясь удерживать его голову на поверхности. Глубина все увеличивалась, и в какой-то момент, уже еле доставая кончиками пальцев, он просто оттолкнул от себя тело боевого товарища, позволив ему свободно плыть по течению.