Христианство у власти
В течение нескольких десятилетий христианство в Римской империи превратилось из дозволенного вероучения в господствующую государственную религию[118]. И наоборот, быстро началось принижение и изгнание других культов. Констанций II, сын Константина, во время своего единоличного правления с 354 года приказал прекратить все жертвоприношения и закрыть языческие храмы под угрозой смертной казни. Фаза восстановления старой религии при его преемнике Юлиане (который поэтому в христианской традиции заклеймен как Отступник) стала лишь коротким эпизодом между 361 и 363 годами. Император Феодосий I усилил борьбу с язычеством с 380 года и впервые назвал отправление языческих культов преступлением – crimen (Cod. Theod. 16, 10, 12)[119]. Его преемники даже призывали в своих эдиктах к активному разрушению языческих храмов, а стойких приверженцов старых культов подвергали телесным наказаниям или изгоняли. Наконец, в 436 году, при Феодосии II, императорские указы предыдущей эпохи были систематизированы в единый Кодекс Феодосия. Его последняя, 16-я книга объединила все положения, касающиеся религии, и тем самым воплотила в себе новый подход к государственной религиозной политике. Если раньше речь шла о признании устоявшихся традиций и обычаев, то теперь в центре внимания оказалась религиозная истина: это сделало возможными «мыслепреступления», которые проявлялись в отклонениях от этой истины. В этом новом римском порядке еретики и иудеи имели столь же мало законного места, как и «глупые заблуждения язычников» (Cod. Theod. 15.5.5)[120].
Исключение «других» из общества
Утверждение христианства было процессом, в котором центральную роль играло систематическое принижение старых богов, мест поклонения им и их приверженцев, решительно поддерживаемое государственным аппаратом. Конечно, на рост новой религии повлияли и другие факторы, например привлекательность Евангелия для потенциальных верующих. Однако представление о том, что именно или даже исключительно эта привлекательность для мужчин и женщин всех сословий сделала христианство настолько успешным, что оно начало свое триумфальное шествие почти автоматически после фазы суровых гонений и героических мученичеств, в то время как язычество угасло постепенно и как бы само собой – этот образ, представленный во многих работах прошлых лет, давно устарел. Становление христианства в качестве государственной религии сопровождалось многообразным принуждением со стороны властей – как словесным, так и физическим[121]. Логика этого развития коренится в Моисеевом различении, которое присутствовало в христианском послании с самого начала и которое отличало его от многих других предложений на древнем рынке религий. Ведь даже если религиозные культы имперской эпохи и новая искупительная религия христиан имели много точек соприкосновения[122], фундаментальное различие между ними остается: «Языческий культ нуждался в адептах. Христианство требовало верующих. (…) Христианская монотеистическая вера означала исключительность, сплочение и избранность одновременно. Считая, что знает единственно возможный путь, она защищала себя от ложных богов и ложных учений». Начиная со второй половины III века христианское духовенство безудержно пользовалось властью государства и применяло «позиции веры как политическое оружие»[123].
118
См. в общих чертах: Piepenbrink, Antike und Christentum; Jochen Martin, Spätantike und Völkerwanderung, 4. Auflage, München 2001; Peter Brown, The Rise of Western Christendom. Triumph and Diversity, A. D. 200–1000, Second Edition, Malden, Mass. 2003, p. 58ff.; Betonung von Fundamentalismus und Gewalt vor allem bei Ramsay Macmullen, Christianity and Paganism in the Fourth to Eighth Centuries, New Haven/London 1997; а также: Clauss, Ein neuer Gott, S. 293f.