Первый изрек свое слово сенатор Помпедий. Речь его была такова, что не надо выдумывать ничего нового для Деция Мунда, а следует держаться того самого, как кесарь велел поступить с виновными в обмане жрецами и наперсницей Идой, т[о] е[сть] повесить Деция на крест так же точно, как будут повешены его сообщники: Хрем, Кадем, и Фунданий, и Баллас-тайностроитель [Тайностроитель -- лицо, руководящее совершением религиозных таинств], и тщедушный Фуфиций, и Менократ, возжигатель курений, и прислужник Пеон, и сама трижды коварная наперсница Ида.
Но Амфион, знаток светской жизни, заметил, что такое решение едва ли будет угодно Тиверию, так как если бы он желал, чтобы Мунд умирал, вися на кресте, то он и не сделал бы для него исключения, в котором семья Сатурнина должна видеть себе образцовую милость, что потому для Деция Мунда надо придумать казнь в другом роде.
– - Казнь Деция Мунда, -- сказал Амфион, -- должна быть не крест, что было бы унизительно для него, как для римского всадника, но должно быть что-нибудь пожесточе креста, а что такое именно способно заменить в такой степени крестную смерть, об этом, -- сказал Амфион, -- я бы спросил совета у Фуска, который родился в жестоком германском народе и, наверно, видел у себя что-нибудь такое, чего ты не знаешь.
Мим же Фуск отвечал, что он в самом деле знает такую казнь, которой казнят у диких германцев. Это делают так, что собьют ящик такой величины, чтобы можно было всунуть в него человека, согнув его вдвое, и высунуть наружу в прорезь его голову вместе с ногами и так оставить его умирать у всех на глазах голодною смертью. Но этот совет всем показался неудобным по его продолжительности. Художник Булаций заметил, что народу, вероятно, больше бы понравилось, если бы Деция Мунда засечь гибкими лозами у дверей храма Изиды и в это же самое время начать разрушение храма. Предложение художника нравилось более, чем предложение Фуска. На эти слова отозвался Делий-поэт и сказал, что засечь гибкими лозами хорошо, что, конечно, пока будут сечь, во все это время будут слышны свистящие взмахи лозы и, может быть, вырвутся и стоны, а этого не надо. И потому лучше просто Деция сжечь живого на костре. Это тоже чужеземная казнь, какой еще не видали в Риме, и это непременно всем понравится.
И за этим пошли собирать, кто из остальных к которому из этих трех мнений был склонен, и вышло всеобщее разномыслие, дошедшее до того, что, когда спросили красавца Руфила, что думает он, то Руфил отвечал:
– - Я не могу рассуждать о прекращении жизни, которая не нами дана человеку, и мне кажется, что честь супруги хозяина дома, благородной Нетэты, не поругана тем, что ее обманули бесчестно, а если она поругана, то ее нельзя восстановить тем, что убьют человека.
Ему закричали:
– -Ты слишком молод, Руфил, и это в тебе бродят пустые идеи. Это знакомство с Поливией, которая вхожа в дом Друза, где Грецина и Юлия привечают полоумных бродяг Палестины. Зло должно принять казнь, и вопрос только в том, что приличней или, лучше сказать, что будет угоднее кесарю: забить Мунда в ящик с головою, притянутой к пяткам, или засечь его лозами у храма, где он совершил свое преступление, или сжечь его на костре.
Руфил отвечал на это, что в таком разе его напрасно об этом и спрашивали, что, по его мнению, Деция Мунда надо бы было изгнать к кимврам [Кимвр -- представитель германского, (по другим сведениям) кельтского племени кимвров, вторгавшихся во II в. до н. э. в римские владения, но разбитых в 101 г.] или к скифам -- пусть бы там он обдумал свое преступление и исправил свое похотливое сердце, а если идет о том дело, чтобы его, уничтожить, то всего лучше представить выбор одного из трех предложенных средств…
– - Кесарю! -- воскликнули все, кроме Амфиона и Руфила, который ответил:
– - Нет, не ему, но той, которой всех больше коснулась обида. Я бы советовал предложить это все на решение самой Нетэты.
XI
Услыхав это, Нетэта вздрогнула и сделала движение, которое заставило занавеску заколебаться, но этого, к счастью ее, никто не заметил, и она осталась по-прежнему на своем месте и на мгновение позабыла слушать, что говорили по ту сторону завешенной двери.
Так поразили ее слова молодого Руфила, во многом согласные с тем, что сама она чувствовала и о чем думала после разговора с Поливией, и ей показалось, что здесь один только юный Руфил говорил лучше всех, так как все дело и вправду касалось ближе всех только самой Нетэты. Казнить или миловать могла бы она, но… если бы теперь ей предложить такое право, то… она бы присоединилась к мнению Руфила и… она не знает, что бы такое она решила.