Домработница Таня с недавних пор вызывала у нее растерянное беспокойство, а со смерти Андрея Ивановича тревога сгустилась, зачертыхалась запертым в банке ночным мотыльком. Началось с картины, которая висела в гостиной над круглым дубовым столом – большой ростовой портрет хозяина. Художник Эрнест Погодин зачем-то изобразил Лямзина в генеральском мундире с золотыми эполетами и с неопределенным золотым же крестом на груди, как бы намекая на будущие, увы, не случившиеся государственные награды. Как-то раз Элла Сергеевна вызвала мастеров почистить запылившийся холст. И, когда картину, кряхтя и гакая, снимали с гвоздя, откуда-то из внутренней полости рамы выпала и покатилась по паркету черная плитка домино, по одной белой точке на каждом квадратике. У Эллы Сергеевны сразу засосало под ложечкой. Неожиданная находка – не иначе как тайный подклад, злокозненная порча. Но кто мог засунуть плитку в картину? Гости? Нет, они ведь всегда на виду друг у дружки. Тогда молчаливая домработница. Больше некому. Когда Андрея Ивановича нашли мертвым, Элла Сергеевна сразу вспомнила про коварную Таню и ее домино. Неужто сработала ворожба?
Снова раздался звонок – требовательный, настырный. Элла Сергеевна бросила мокрое полотенце в умывальник и ринулась искать привезенный мужем из Китая цветастый халат – накинуть поверх бившейся по икрам ночной сорочки. Проснулся и закувыркался в памяти вчерашний день – суетливый и душащий. Впервые после трагедии Элла Сергеевна отправилась на работу, в школу. Тут же потянулась вереница соболезнующих. И вначале сладко, усыпительно и слезно было слушать про непостижимую утрату и вечную память, про потрясение от ужасной новости, про готовность разделить ее черную вдовью боль… Затеснились учителя, замелькали лица родительниц, а после обеда в кабинете и вовсе было не протолкнуться. Осторожно вплывали дамы из управления образования. Заскакивала помощница Андрея Ивановича Леночка с часами умершего босса, забытыми на рабочем столе. Приводили зачем-то первоклассников с гвоздиками. И куда было девать гвоздики? Не в вазу же.
В воздухе воняло бездной, и темная муть колыхалась в сердце Эллы Сергеевны. Ее знобило и ломало от смутного страха. Без исполинской защиты Андрея Ивановича она делалась крошечной, чепуховинной. А вокруг плотоядно теснились, злорадствовали подчиненные. Зам по воспитательной работе зачем-то подсунула распечатку помойной статьи журналиста Катушкина, дескать, судить за такие пасквили надо. Пройдоха Катушкин намекал на золотые горы в лямзинских закромах, ссылался со словесными подмигиваниями на «прельстительную подельницу министра» Марину Семенову и с особенным юмором подчеркивал отсутствие губернатора на прощании. Дескать, на покойнике шапка дымилась еще при жизни, а сейчас вот-вот разгорится в полную масть. Анонимки, мол, которыми затравили Лямзина, якобы пестрят разоблачениями адюльтера и превышениями полномочий. И якобы прокурору Капустину нынче есть чем заняться. Мол, того и гляди начнется подкоп под вдову. Под конец паршивец Катушкин туманно намекал на непорядки в подвластной Элле Сергеевне школе.
И вместо того чтобы разозлиться, чтобы, налившись презрением, вышвырнуть поганые листочки в перфорированную урну, она вдруг застыла с застрявшим внутри трусливым комком. А что если вычислят? Что, если вынюхают, как Элла Сергеевна аккуратно вписывала в журнал выпускного класса оценки по обществознанию. Оценки и темы уроков, которых в действительности не было. Или что, сговорившись с главной бухгалтершей, сальной теткой в оренбургском пуховом платке, она годами подавала документы о начислении зарплаты на несуществующих учителей. И этим призрачным педагогам не только исправно отстегивали ежемесячно из кассы, их еще и поощряли премиями за особо важные достижения. А в гардеробщицы Элла Сергеевна записала бедную родственницу, появившуюся в школе лишь однажды. Зарплата между тем текла. Сглотнув холодную слюну, Элла Сергеевна решила уволить полтергейстов одним махом, за какую-нибудь провинность.
Завучихи суетились, крашеные волосы их выбивались из-под пластиковых зажимов распушенными от страха хвостами. Элла Сергеевна чувствовала: они тоже боятся подкравшейся неизвестности, они готовы отречься от нее по первому петушиному крику. Но этому не бывать. Все, все замазаны. В кого ни ткни – каждый тянул с учеников. Аттестаты зрелости, запертые в несгораемом шкафу, выдавались за тайную пеню. Не платишь родной школе – остаешься без документа. «Сборы на компьютерный класс…» – вспомнила она. Деньги, липкие, с миру по нитке, несли к ней в тяжелых конвертах со списками фамилий – кто сколько сдал. На двери класса пока качался замок, зато в кабинете Эллы Сергеевны, на стенке возник ультратонкий монитор. По мановению хозяйки он поворачивался в разные стороны, как живой, сверкая квадратной жидкокристаллической мордой.