Шевердин Михаил Иванович
Осквернители (Тени пустыни - 1)
Михаил Иванович ШЕВЕРДИН
ТЕНИ ПУСТЫНИ
Роман
В самые удивительные страны забрасывала судьба главного героя
романа, заставляла его испытывать поразительные приключения. Вместе с
героями произведения читатель странствует по степям Средней Азии в
начале 30-х годов, когда остатки басмаческих банд еще совершали
набеги из-за рубежа на первые среднеазиатские колхозы.
Книга первая
ОСКВЕРНИТЕЛИ
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Часть первая. ВЕРБЛЮДЫ КРИЧАТ НА РАССВЕТЕ
Первая запись...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Часть вторая. РОЗЫ В ХОРАСАНЕ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Вторая запись...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
________________________________________________________________
Часть первая
ВЕРБЛЮДЫ КРИЧАТ НА РАССВЕТЕ
Мир зол и широк - караванная
тропка узка.
Пустыня молчит. Как сурово безмолвье
песка.
М а х т у м К у л и Ф р а г и
В этой книге рассказано о многих людях. Судьбы их переплелись в сложный клубок, и распутать его позволяют записки самаркандца Алаярбека Даниарбека. Многие годы он скитался и путешествовал. Жизнь забрасывала его в самые удивительные страны, заставляла испытывать поразительные приключения, сталкиваться с опасностями. Однажды Алаярбек Даниарбек вздумал писать. Это довольно беспорядочные записки в ученической тетрадке с обыкновенной таблицей умножения на голубой обложке. Но записи эти проливают свет на некоторые обстоятельства и потому приводятся здесь в том почти виде, в каком они сделаны Алаярбеком Даниарбеком.
Первая запись
в ученической тетрадке с таблицей
умножения на голубой обложке
Прибегаю за помощью к аллаху единому против дьявола, побитого камнями...
Полезно человеку, много испытавшему, рассказать о редкостных случаях его жизни. Беру пергамент, калам и пишу...
Но при чем тут пергамент, если это обычная ученическая тетрадка с обычной таблицей умножения на голубой обложке? И какой же это калам, когда в руке у меня не камышовое перо, каким рисовали восточные поэты цветы рифм, а ручка с медным пером моей дочки-умницы Шафокат, студентки? Да, Шафокат - умница. Так еще говорила всегда в школе учительница, уважаемая Екатерина-ханум. Шафокат - гордость отца.
Извините, я взялся писать о вещах беспримерных, а не о делах своего семейства... Хотя позволительно спросить, разве не беспримерно, что дочь бедняка учится на доктора?
Поистине аллах велик! Повелось издревле всякое дело начинать с имени аллаха, даже если дело непотребное. Надо сказать, я привез из Мешхеда книгу, сочиненную сладкоязычным поэтом Абу Али ал-Хасан ибн-Гани ал-Хакани Абу Нафасом Багдадским. Вредный книготорговец, что разложил свои книги в пыли у подножия Золотого Купола имама Резы, после долгого и злого торга и биения по рукам содрал с меня два крана и семь шай. Чтоб он не продал больше ни одной книжонки!
Среди журчащих ручейком строф Абу Нафаса я прочитал такие слова:
"Хочу, чтобы мне, поэту, дозволялось все воспрещенное законом ислама, и хочу, чтобы аллах превратил меня в собаку. Бегал бы я по Бейт-Уллах-Ахраму, то есть по храму аллаха в Мекке, и кусал бы за лодыжку святых паломников".
Перелистал я страницы книги в обратную сторону, и что же? Глаза мне не изменили. Начинается книга словами: "Бисмилла!" ("Во имя аллаха!"). Выходит, соловей мусульманской поэзии Абу Нафас хотел учинить в священном месте неблаговидную кутерьму, кусая за лодыжки богомольцев, пришедших облобызать святейшую из святынь правоверных - черный камень Каабы.
Спрашивается, как быть мне, когда аллах, обладатель девяноста девяти свойств, и среди них свойства всемогущего, не в состоянии помешать ничтожному смертному, пусть даже царю поэтов Абу Нафасу, рыскать на четвереньках вокруг Каабы и некультурно кусать почтенных паломников? Выходит, всемогущий не так всемогущ.
Что пользы от его имени, когда в меня стреляли злобные слуги некоего Джаббара ибн-Салмана, или сам генерал-губернатор Хорасана проиграл в нарды мне свои исподние, или я запросто сидел за дастарханом Великого Убийцы, известного своими злодействами белуджского хана Керима, или я собственноручно снял с мели пароход на Аму-Дарье и капитан Непес почмокал только губами "тц-тц", или я освободил прелестную пери из рук дикарей, или предотвратил нападение джунаидовских бандитов на границы нашего государства, за что имею благодарность от коменданта заставы Петра Кузьмича, или...
И что пользы от всемогущего, когда с именем или без имени его я испытал и холодное и горячее, и приятное и злое, и жизнь и смерть.
Читатель, ошеломленный изложенным здесь, отвернется и скажет: "Тьфу на его голову! Стоит ли вся его философия и миски гороховой похлебки?" Терпение! Ты, читатель, еще вытаращишь глаза ужаса и пораскрываешь рот изумления. Подступаю к самой сердцевине!
Ассалам алейкум! Здравствуйте!
Я, Алаярбек сын Даниарбека, виноградаря, узбека из племени марви, проживаю в махалле Юнучка-арык в Самарканде.
Самарканд - лицо земли.
Бухара - мать веры.
Если бы в Мешхеде не было купола,
Мир походил бы на отхожее место.
Самарканд - среди городов первый. Сначала Самарканд, а потом уж Бухара и Мешхед! Клянусь, не стал бы я потеть, выводя медным пером буквы, если бы все описываемые события не послужили бы к прославлению ума самаркандцев и к посрамлению крашенобородых мешхедцев.
Невероятные обстоятельства, в пучину которых я, раб аллаха, был ввергнут сквалыгой судьбой, захлестнули меня вихрем непостоянства. Разве не летели рядом с моей головой пули, разве я не путешествовал по Персидскому государству, где собак больше, чем овец, разве не изнемогали подо мной лучшие жеребцы Балха, разве не попадали в мои руки письма, от которых зависели судьбы мира, разве мой язык не бросал в лицо вельможам слова обличения? Читатель, приложи палец удивления к кончику носа. Перед одним лишь жизнеописанием моего друга Зуфара из Хазараспа приключения мои кажутся беспомощным шевелением лапок муравья в горе песка.
Дорогой брат мой Зуфар, сколько мук претерпел ты и в ледяной Аму-Дарье, и на персидском соляном кладбище, и от рук полицейских и жандармов. Сам меднобокий Рустем и многострадальный Сиявуш не испытали ничего подобного. Полагайся я только на помощь всемогущего, никогда Зуфар не вырвался бы из когтей трехликого араба Ибн-Салмана и не провел бы за нос инглиза Анко Хамбера, который всю жизнь искал дохлого осла, чтобы украсть у него подковы. О аллах!
Опять аллах! Что значит привычка, загнанная в наше тело учителем-муллой мактаба при посредстве длинной палки, которой он изрядно поколачивал нас по некоторым местам нашего тела.
Не аллах, а я сам, ничтожный, благодаря заостренности своего ума и врожденной расчетливости, сумел пройти через огонь пожара бедствий и водовороты реки жизни и вырваться из клыков льва событий. Сумел я пройти тропами случая и остаться с невыдерганной бородой и чистым лицом. И ныне наслаждаюсь заслуженным кейфом и ежевечерне благодушно посматриваю, сидя на глиняной завалинке, на улицу родной махалли Юнучка-арык и...
Ты, читатель, уже понял из моих немногословных рассуждений, что краткость - сестра мудрости. О, я не поэт, слово которого украшено завитушками, а всего лишь смертный, измаравший листки школьной тетрадки, за что, конечно, мне сделает нагоняй Шафокат. Да, наступили странные времена, когда почтенный отец трепещет под взглядом дочки... Но что сделано, то сделано. Тетрадка исписана насталиком*. Плевка не вернешь на лету, а слова не воротишь с бумаги.
_______________