Главное котлован в блюзовый квадрат вписать. Иначе никак, дома вокруг.
Дальше — дело привычное.
Прораб Леков скрутил самокрутку, чиркнул спичкой, втянул в себя сладкий дым. Самокрутка зашипела и погасла. Над головой прораба Лекова пролетел дрозд и осквернил его самокрутку.
Проклятые дрозды! Где Вавилов — там всегда дрозды. От этом все знают. На съездах и пленумах только об этом говорят. Прикармливает он их, что ли? Стране танки нужны, самолеты. Ракетный меч нужен да ядерный щит. А тут — дрозды.
Над товарищем Вавиловым орлам положено кружиться. Отточенным, мускулистым, со свежим, трезвым взглядом на жизнь мужественным беркутам, подвижным, всегда готовым к подвигу степным орлам, иноземным кондорам даже можно виться над головой товарища Вавилова. А особенно идет товарищу Вавилову эскорт белых орлов — знай наших! Как выйдет, бывало, товарищ Вавилов на Красную площадь, а над ним белый орел кружит в парадном оперении — тут вся очередь возле ГУМа головы задирает. И непонятно, на кого она глядит, очередь — на белого орла, или на товарища Вавилова. Он ведь высок ростом был, бывало, что и Спаса на Крови закрывал своей фигурой от любопытных взглядов туристов.
Сначала-то, до того, как уважаемым человеком стал, просто сторожем в Кремле работал. Удобно было — подойдет сторож Вавилов к Спасской башне, платок вынет носовой, плюнет на него и звезды протрет. Блестят потом целый месяц как новенькие, слюной товарища Вавилова умащенные.
Орлам можно с таким человеком рядом парить, беркутам, кондорам.
Но уж никак не этим, зажравшимся, растерявшим ум честь и совесть, обнаглевшим от собственной расторопности, наглым дроздам. И чего он их привечает, уму непостижимо. Расстреляют товарища Вавилова рано или поздно за эту его оппортунистическую орнитологию.
Митя, на самом деле, про товарища Вавилова знал очень мало. Только то знал, что в институте ему говорили о Вавилове на уроках диалектической орнитологии и сопромата. Мол, такой, Вавилов, известный дрессировщик птиц и сопроматщик знатный. И все. Но что-то слышал и про трубы, которые тянулись вдоль стен подвала Дома Народного Творчества — якобы известный дрессировщик имел к ним какое-то отношение. Трубы-то теплые были, анализировал невнятные слухи в минуты похмелья Митя. Под ними, вероятно, он инкубатор устроил. И белых орлов разводил.
Трубы, наконец, закончились. Митя и Сулим поднялись по витой лесенке и, миновав три плана кулис, очутились в узком коридорчике, ведущем к гримерным комнатам.
— Вон он, там, — показал Митя на одну из приоткрытых дверей. Уверенно прошагал по коридору, встал на пороге и окликнул: — Васька!
Помещение гримерки было забито до отказа. Какие-то незнакомые, не рок-клубовского вида личности. «Сайгоновские» девочки в длинных, до земли, грязноватых юбках, с «фенечками», с характерным, обреченно-многозначительным взглядом — все они загораживали от взгляда Сули Василия Лекова.
Митя кашлянул, пытаясь обратить на себя внимание. Бесполезно.
— Леков, — он попытался придать своему голосу значимость. Что ни говори, а сзади сам Сулим в затылок дышит.
Две или три девушки обернулись и враждебно посмотрели на Митю.
Суля скучающе смотрел по сторонам.
— Леков! — Митя начал терять терпение.
— Ну чего еще? — Леков бесцеремонно отодвинул одну из девиц. Лицо его было красным и потным.
— Слышь, Василий, — Митя запнулся. — Короче, вот, знакомься. Это Андрей.
Леков, не вставая, из-за спин вытянул руку.
Чтобы пожать, ее Суле пришлось пересечь гримерку. Пересек. Пожал потную ладонь артиста.
— Андрей? — спросил Леков заговорщицки.
— Андрей, — подтвердил Суля.
— Андрей, — Леков понизил голос. И вдруг громко и радостно: — Держи нос бодрей.
И первый, не дожидаясь реакции окружающих, заржал, донельзя довольный собой.
— Ладно, не куксись. — Леков ухватился за кого-то и грузно поднялся со стула. Качнулся. Утвердил равновесие.
— Вы это, — он обвел взглядом почитателей. И грозно повторил: — Вы это!
— Василий.
Митя попытался перехватить инициативу. Вот ведь козел. Подонок полный. И какого хрена Стадникова в нем нашла. Дура!
Не слушая его, Леков подошел к Суле. Все стояли и чего-то ждали. Похоже, какого-нибудь аттракциона. который вот-вот отмочит их кумир.
Леков медленно повернул голову.
— Пидоры гнойные, — рявкнул он на барышень, явно путая их с кем-то. — Мудозвоны.
Он показал трясущейся рукой на Сулю.
— Вот… Вот человек! А вы — кал чистой воды.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Слушайте, козлы.
Одна из барышень хихикнула. Подружка ткнула ее локтем, но поздно.
— Чего ржешь, мудак! — заревел Леков. — Пойдем выйдем.
Внезапно он утерял интерес к девчушке.
— Слушайте, уроды, — голос его сделался торжественным. — Сидим мы с ним в этой, обсер… обсер… Ну там, где люди ночью сидят. С телескопами. Я ему: на хрен же ты у меня фотопластинки помыл? Это я ему так. А он молчит. Потому что не такое говно, как вы. У него этих фотопластинок… — Леков ухватился за пиждак Сули. — Преданно посмотрел ему в лицо. Потом снова уставился на слушательниц. — Много ему их надо. Потому что… Потому что это, эврибади, гений. Он… он звезду новую открыть хотел. Точно?
Леков уткнулся лицом в Суле в грудь. Отпрянул.
— Гений он. Он звезду открывал. Ему фотопластинки во как были нужны. Когда звезду новую открываешь, до черта фотоматериалов изводить приходтся. А теперь открыл и сюда пришел. А вы, козлы, не врубаетесь. Он звезду открыл. В созвездии имени XX съезда КПСС. Скажи им! Скажи, астроном ты мой любимый!