- Присядь, дочь Иоанна Дмитрича, - указал Трифон на стольце с бархатной подушкой. Сами же монахи сели супротив на лавку. Она их лица плохо различала. Клобуки надвинуты почти на самые глаза. Отличие лишь в бородах: у Трифона седая, у Мартиниана чёрная.
- Зачем мы здесь? - спросила Всеволожа робко.
- Макарий, богомолец наш, из плена вырвавшись, здесь побывал и кое-что поведал о тебе, - пытливо глядел Трифон на боярышню. - И до того от князя Юрия покойного мы слышали о дщери Иоанновой. Твой ум, как вивлеофика. Прочтённое в нём незабвенно. Многие в себе содержишь книги. Здесь говорить с тобой самое место.
Глаза старца улыбнулись. Мартиниан же сказал просто:
- Здесь двери толще, звук короче. Есть нужда порасспросить тебя таимно о сыне Юрия, правителе сегодняшнем. Ведь ты почти что прямо из Москвы.
Евфимия собралась с мыслями.
- Насколько я успела сведать, - раздумчиво повела речь боярышня, - новый властитель разрушает созданное прежними, плодит раздробленность земли Московской, с чем так боролся дед, а ещё пуще и отец Василиуса. Не стану утомлять, скажу лишь, что Суздальская область с Нижним Новгородом, Городцом и Вяткою вновь отдана в полную собственность бывшим владельцам, внукам Кирдяпиным. Стало быть, отпала от Москвы. Удельные державцы правят независимо, сами ведают Орду. Шемяке лишь осталась честь старейшинства.
- Зачем он раздирает собранное государство? - удивился Трифон.
- Из малодушия, - ответила Евфимия. - Боится сильных. Ищет тех, кто ради личной выгоды тотчас готов подняться на его защиту. А старший внук Кирдяпин храбр. Служа Новгороду, бивал немецких рыцарей.
- Что ещё скажешь о Шемяке? - спросил Мартиниан.
- Суды его неправедны, - поникла Всеволожа. - По государевой указке судьи защищают сильного и осуждают слабого. Опять же из-за малодушия властителя.
- Что мыслишь о грядущем? - спросил Трифон.
- Страшусь Казани, - отвечала Всеволожа. - Чуть тамошний мятеж иссякнет, Улу-Махмет и Мамутек на нас воззрятся сызнова. Шемяка - не заслон. Его воистость мне известна.
- Природный государь попал в беду, - опустил взор долу Трифон. - Он слеп!
- Его глазами станет сын Иоанн, - сказала Всеволожа.
Игумны молча встали, переглянулись. Встала и боярышня.
Мартиниан к ней обратился с отеческой внушительностью:
- Ты много пользы принесла, Евфимия Ивановна. Как попущенье Божье можно восприять, что не твоей судьбою было стать государыней московской. Теперь же вспомни, как в пустыни сказал Макарий изгнаннику Василию насчёт тебя. Мы ныне скажем то же.
Евфимия подумала о вызволенном пленнике и о спасённых детях, что случилось после слов Макария, однако возражать не стала, лишь тихо вымолвила:
- Нет во мне соблазна.
Игумен Трифон осенил крестом её чело, и перси, и рамена.
- Соблазн помимо твоей воли от тебя исходит, даже и к слепому… Исполнь, дево, что предписано устоями отеческими. Отыди от соблазнов. Прими постриг.
Евфимия, припав к руке игумена, пообещала:
- По готовности души уйду от мира…
Покинув вивлеофику, она нашла Василиуса восставшим ото сна. По просьбе Трифона с Мартинианом отвела его к игумнам. Ждала долго за дверьми.
Слепец, когда входил, склонился чуть не в пояс под низким сводом. Вид его был отрешённый, безразличный. Вышел же воспрянувший, как зрячий.
Боярышня услышала слова Мартиниана, произнесённые в напутствие Василиусу:
- Человече! Иди с миром путём царским. Как начал, так и кончи. Не уклоняйся ни вправо и ни влево. Господь с тобою!
Боярышня вела Василиуса по монастырскому двору к коням. Слепец, как будто прозревая цель, спешил и даже рвался из поводырских рук. Евфимия, смутясь внезапной переменой, терялась. А он рассказывал взахлёб:
- Ах, Евушка! Я так скорбел. Считал жизнь конченой. Связал душу с врагом заклятым. Ты, прежде всего ты спасла меня. Иона сообщил потиху и потонку…
- Я выдала и Ряполовских, и прочих заговорщиков. Проговорилась! - не могла простить себе Евфимия.
- Зато как напугала Юрьича! Подвигла выпустить меня из тесноты.
- А если б князь Иван и прочие не отразили Вепрева? Все были бы пойманы! - напомнила Евфимия возможность худшего исхода.
- Да отразили же! - отмёл Василиус её раскаяние. - А я свободен! Знаешь, что сейчас сказал мне Трифон Белозерский? Моя клятва не законна! Дана неволею, под страхом. «Родитель, - объявил игумен, - оставил тебе в наследие Москву. Да будет грех клятвопреступления на мне и моей братии. Иди с Богом и с правдою на свою отчину. А мы за тебя, государя, будем молить Господа». Вот как, Евушка! Возьму из Вологды детей, поеду в Тверь, к Борису. С ним Ряполовские ссылались. Великий князь Тверской меня поддержит. Обручу Ивана с дочкой его Марьей. Борис давно мечтал, да я был против. То-то обрадуется! Объединим силы и - к Москве!
Князь высвободил локоть из руки боярышни, велел конюшим кареть бросить, оседлать ему коня.
- Поедем, Евушка, верхами! - веселился он. - Помнишь, под Суздалем ты была - мой оружничий?..
Слепец по-зрячему решился править конём. Старшой охраны и Евфимия держались обочь. Удалый вершник скакал перед ним на игреней кобыле, дабы Василиусов жеребец бежал за нею след в след. Князь опустил поводья, а голову вскинул уверенно, будто он - только он! - повелевает движением…
После ночного постояния в деревне Толба к вечеру прибыли на Кубенское озеро. Вот она, Вологда! Ничем не памятная Всеволоже, кроме зла. Здесь сброшен был Косым с моста Григорий Пелшемский. Здесь, в кремнике, она делила с Неонилой тревогу за грядущее. И опасенья были не напрасны. Теперь княж терем вологодский - опять её пристанище. Перед какими бурями?
Запоздно, едва устроилась на ложе в той самой боковуше, где обитала при Василии Косом, едва смежила вежды, изнемогшая от долгой верховой езды, едва её коснулись призрачные виды, предваряющие сон, натужные страдальческие стоны разнеслись по терему, переходя в отчаянный животный крик… Евфимия вскочила, схватила паволочную накидку, зажгла свечу, вышла…
По переходу бежали мамки.
- Государыня рожает! - оповестила ближняя, промчавшись.
Всеволожа двигалась к опочивальне Марьи.
- Где государь? - оспешливо метались женщины. - Позвать?.. В своём покое?.. Будить?.. Сын! Третий сын! Сподобил Бог…
Из ложни Ярославны бабка повивальная вынесла младенца. Всеволожа подошла. Личика новорождённого не разглядишь при плохом свете. Сплошной орущий рот! Тельцем ядрён, весит, должно быть, фунтов десять.
- Васи ль Васильич не велел будить, - явился Кожа. - Утром поглядит дитя.
Евфимия ушла к себе. В ту ночь во сне её встревожила Раина очередным невероятным «привидением». «Голубонька! - ревела перед ней лесная дева. - Жаль рождённого на горе. Андреем назовут. Андрей Большой! Большой, да не старшой! Старшой - Иван. Он умертвит Горяя[14]!»
Утром, ещё к трапезе не звали, за Евфимией пришла сенная девушка от Марьи Ярославны.
- Княгиня хочет тебя видеть.
Боярышня, успевшая умыться и опрянуться, пошла к роженице.
Марья, вся в испарине, лежала на подушках. Дитя было при ней. Спало.
- Евфимья! - сделала кислое лицо внучка Голтяихи. - Прими признание: жалею, что вытащила тебя из геенны огненной в Кремле. Оставила себе кручину! Василий нынче заходил и даже не облобызал меня. К дитяти чуть притронулся. А вышел за порог, и, слышу, речи между ним и Кожей всё о тебе да о тебе…
- Дозволь поцеловать дитя? - спросила гостья. Марья не противилась.
Склонясь над будущим Горяем, Всеволожа распрямилась и сказала, отвешивая поясной поклон:
- Прощай, великая княгиня Марья!
- Стой. Что ты? - вяло удивилась Ярославна.
Евфимия ушла к себе, переоделась в сряду для верховой езды, накрылась понкой и покинула княж терем.
14
Сорока шести лет Андрей Большой, ссорившийся с Иваном Третьим из-за уделов, был коварно схвачен, заключён в темницу, где через два года умер, прозванный Горяем.