В натопленной избушке теплынь размаривала. На горячих угольях парил горшок. Все за столом не разместились, расселись, кто на лавках, кто на сундуках, а кто и на полатях, свесив голые ступни.
- Налей нам взвару, Агафоклия, - попросила амма Гнева ту, старшую, что заступилась за Фотинью. - Уж сделано, так сделано. Теперь задача: перевернуть худое на добро.
Взвар был и душист, и горек. Евфимия невольно сморщилась.
- Пей, - поощрила амма Гнева, - Напиток сей не усладит, зато добавит сил.
Девицы присмирели. Ждали, о чём гостья спросит, что хозяйка скажет.
- За худо не сочти наше уединённое сестричество, - нарушила молчание боярыня-колдунья, - Кто бы осудил, а мы-то знаем: при конце света на статьнем необинном судилище нас Бог не осудит. Хотя бежим мирской суеты не в монастыре, а в лесной трущобе, не ради молитв, а для тайной науки. Знания наши на пользу миру. Вот возьми Гориславу. Она поборает боль…
Льнокудрая смуглянка извлекла из очага красный уголь, подержала его в длинных тонких пальцах и опустила назад с улыбкой.
- А Богумила сквозь стенку видит. - Амма вынула из связки пару лучин, взлезла на полати, пригласила: - Офима, полезай ко мне, - Положила лучинку поперёк другой. - Богумила, как драночки лежат?
Самая невзрачная из сестёр, похожая на девку-чернавку, напряглась, подумала, ответила:
- Крестом сложены.
- А теперь? - спросила Гнева, сложив лучинки одну подле другой.
Богумила молвила:
- Рядком.
- А сейчас? - не уставала пытать Гнева.
- Уголком на попа поставлены, - прозвенел голос Богумилы.
Гнева спустилась вниз.
- Твой черёд, Полактия, - она взглянула на самую молчаливую деву с восковым невыразительным лицом.
Полактия уставилась на Евфимию. И долгое время все сидели не шелохнувшись.
- Офимушка, подай скляницу с поставца, - попросила амма.
Боярышня вознамерилась резво вскочить, дёрнулась и осталась на месте. Не повиновались ни ноги, ни руки. Чудно было чувствовать себя скованной. Разомкнула уста, а голоса своего не услышала. Полактия отвела взор. Евфимия со слабостью поднялась, медленно протянула хозяйке снадобицу с толчёной травкой.
- Более не хочу, - жалобно попросила она.
- Сестрички, не пора ли дать покой гостье? - полуспросила, полуприказала хозяйка.
- А Генефа у нас завзятая лицеведка, - объявила Горислава, тряхнув льняными кудряшками.
- Будет, будет, - поторопила амма свою девичью ватагу. - Всего в одночасье не представишь.
- Что значит лицеведка? - полюбопытствовала боярышня.
- По лицу нрав человека определяет, - уже несмело объяснила Горислава, - Узнаёт свойства души и сердца.
- Скажи на милость! Как же это можно определить? - обратилась Евфимия к той, на которую посмотрели все.
Русоволосая красавица, чью безупречную внешность портил лишь тонкий розовый след от шрама через весь лоб, понурилась и сказала тихо:
- По выражению, по очертанию… Затрудняюсь пояснить точно. Ощущения словам не подвластны.
боярышня.
Генефа нехотя подняла глаза и пристально всмотрелась в гостью. Все ждали. Лишь амма Гнева сделала нетерпеливое движение.
- Мужественна… Упряма, - стала ронять Генефа слово за словом, - Своемудра и своенравна… Верна…
- Довольно, - остановила боярыня Мамонова, - Ты лучше нрав чей-либо из вас назови, ну вот хоть бы Фотиньин.
Генефа перевела очи на Фотинью.
- Почему я? - возмутилась Тинка.
Её возмущение прозвучало втуне. Все терпеливо ждали.
- Предательница, - робко обронила ведалица, как бы испугавшись своего приговора.
- Это ли мне кара за ослушание, амма Гнева? - с вызовом спросила Тинка, присовокупив; - Обидеться запрещено?
- С чего ты заключила, что Фотиния способна на предательство? - спросила ведалицу боярышня.
- С чего? - к себе же обратилась с удивлением Генефа, - Ну, разве вот… или, сказать вернее вид у неё птичий.
Изба, как щебетом, наполнилась девичьим общим смехом.
Фотинья резко вышла.
- Пойдемте-ка к себе, сестрички, - поднялась Полактия.
За нею встали Горислава с Богумилой и другие. Осталась только Агафоклия, самая старшая.
- Куда они пошли? - спросила гостья.
- В свой терем, - объяснила амма Гнева. - У них такая же изба поодаль. Сами строили, сами обихаживали.
- А пищу где берете?
- Сестрицы зеляньицу кушают. Мясное, рыбное здесь не в заводе, - стала рассказывать боярыня. Сама она за трапезой у Всеволожей никогда скоромного не ела, даже рыбу в пост не потребляла. Евфимия сочла свою наставницу великой постницей. Теперь узнала истину… Хозяйка же продолжила: - Всю зелень добываем сами. Овощи выращиваем, грибы и ягоды в лесу сбираем, заготавливаем. Живём в доволе.
- А как же… - Евфимия смутилась. - Как же вы тут одиночествуете? Сестрицы-то на выданье…
- Э, маточка! - дебелейшая Агафоклия откликнулась добрейшим басом. - Мы все тут засидухи. О мужьях не помышляем. Ни белил на ликах, ни колтков в ушах. Плотским радостям не радуемся.
- Ну чем не монастырь? - с улыбкой поддержала амма Гнева, - Я среди них - единственное существо мирское. Однако же нечасто здесь бываю. Без меня всем правит Агафоклия.
- И управляешься с такими озорницами? - не уставала удивляться гостья, обернувшись к Агафоклии, - Как их приводишь в ум?
- А я их всяческими образы, - пробасила истая девчища, - овогда ласканием, а овогда и мук грозением умы их колеблю.
- И все, как на подбор, кудесницы? - спросила гостья амму Гневу.
- Нет, - отвечала та. - Помимо Богумилы, Гориславы, Генефы и Полактии, коих ты испытывала, Калиса может нечувствительно все немощи из тела извлекать руками. Власта читает мысли. А Милана, Платонида и Раина учатся ещё. Задатков много, мало внутреннего делания.
Евфимия полюбопытствовала:
- Что есть внутреннее делание?
Амма Гнева призадумалась.
- Коротко не скажешь. Чудо, заключённое в душе, по первой прихоти не явится. Его надо призвать. Сегодня ты увидела ликующих сестёр. А в иной час пришла бы в изумление: рассядутся далеко порознь, молчат сычами, уставясь в точку. Окаменели, да и только.
- А в Фотинии заключено какое чудо? - спросила гостья.
Амма Гнева отмахнулась. Агафоклия ответила:
- Фотинья выявляет своё чудо, да никак ещё не выявит. Зато дерётся яростнее рыси. Сильнейшая из учениц Бонеди!
- Бонедя… здесь? - Евфимия вскочила с сундука.
Боярыня-пестунья обняла её успокоительно.
- Была здесь прежде. Наша прозорливица Янина ввела её в сестричество. Родители их знались в Кракове. Бонэдия своих лишилась в детстве. Янина со своими рано оказалась на чужбине. Вот девоньки в Москве и встретились. Лихая пани выучила лесных жительниц самозащите. Безмужним сёстрам мужеская доблесть впору. А когда книги отреченные подтвердили мои страхи за твою судьбу, я вызвала Бонедю в Зарыдалье.
- Какие книги отреченные? - не поняла Евфимия.
- Ну, запрещённые митрополитом и князьями, - вздохнула амма Гнева, - те, что в сундуке лежат, с которого ты поднялась.
Она откинула окованную бронзой крышку, и поражённая боярышня узрела позеленевшие застёжки переплётов, бурый пергамент свитков.
- Дозволь одним глазком взглянуть?
- Гляди двумя, - присела с ней у сундука хозяйка.
- «Тайная тайных», - шёпотом прочла Евфимия.
- Это Аристотелевы мысли, - пояснила амма Гнева. - Ими греческий мудрец воспитывал героя Македонского. Иные называют его труд Аристотелевыми вратами.
- «Добропрохладный ветроград», - прочла Евфимия.
- Лечебник травный для лекарок, - отложила книгу амма Гнева.
Боярышня тихонько развернула древний свиток и прочитала непонятный заголовок по складам:
- «Раф-ли»…
Амма свернула свиток.
- Тут разом не постигнешь. Гадание по чёрточкам и точкам.
- А, - извлекла большую книгу гостья, - это мне знакомо понаслышке: «Шестокрыл».
- Да, здесь гадание по звёздам, - перебрала хозяйка жёлтые листы. - Мой Андрей Дмитрич увлекается.