Идя по ранним улицам к Торговой площади, вкушая грудью дух берёзы после подцыменья в посадских избах, боярышня прикинула в уме: на донце калиты ещё остались тюгрюмовские деньги, чтоб купить коня и скромно пропитаться седмицы две, пока доедет до Москвы, там сделает клюку, минуя ищиков шемякинских, и в Нивны.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
1
Серко, купленный в Вологде, уже за Ярославлем начал харчить. До Ростова Великого Евфимия добралась чуть не шагом. На очередном постоянии хозяин не пустил во двор.
- Чем я не людина?- возмутилась Всеволожа. - Чем моя деньга не деньга?
- У тебя конь сапатый, - сказал воротник.
Она давно заприметила возгристость в ноздрях своего Серка. Не придала значения. Возгривый человек отсморкается. Назовёшь ли его больным? Мужики объяснили: зелёная слизь из лошадиного носа - не простой насморк, а болезнь, до смерти изнуряющая, неизлечимая. Напугали, что сап заразен как для лошадей, так и для людей. Пришлось с возгривцем ночевать в поле, тащиться со скоростью пешехода. В Стромыни предложили продать сапатого на шкуру. Евфимия пожалела Серка. Огибая окольными путями Москву, вела коня в поводу. В полу днищах ходьбы до села Вышлес он упал. Подняться не нашёл сил. Так и смотрели друг на друга - Евфимия с жалостью, Серко с грустью - пока конь не издох. Слишком он удлинил путь скиталицы! Рассчитывала на две седмицы, а прошло вдвое больше. Иссякла калита. В несличном виде боярышня добралась до Вышлеса: сряда превратилась в издирки, выцвели волосы, загрубели руки, лик пропитался пылью и почернел. Уледи, выменянные на изношенные сапожки, раскрыли рты, как галчата. Порог корчмы путница переступила с двумя полушками.
- Что тебе, небога? - спросил корчмарь. Она отдала монетки:
- Край хлеба, опанку травяного взвару.
Хлеб оказался чёрствым. Хоть взвар горяч, духовит… Отогрелась! Удивилась пустой корчме. Мужичьи голоса где-то рядом.
- Село большое, а у тебя не людно.
- Ещё как людно! - возразил корчмарь. - Выдь на крытый двор. Водырь там кажет плясанье медвежное.
Отставив пустую чашку, Евфимия пересекла сени, сошла по крутым ступенькам…
Под крышей двора зрители жались к стенам. Посреди огромный медведь облапливал человека. Тот в объятиях, будто не звериных, а бабьих, поведывал удоволенным голосом:
- Я - ему: «Медведя поймал!» Он - мне: «Веди сюда!» Я - ему: «А нейдёт!» Он - мне: «Так сам иди!» Я - ему: «Не пускает!»…
Зеваки опасливо похохатывали.
- Лапистый зверь! - сказал мужик рядом. - Ломыга!
- Гляди, чёрный весь, ошейник белесоватый! - толкал под локоть другой сосед.
- Его бы на коня верхом… Ух, был бы леший! - размечтался бровастый парень, о коих говорят: «брови, что медведь, лежат».
- Он и пеший, как леший! - возразил осанистый старикан.
- Подь, Дунька, пусть и тебя обхапит, - пытались вытолкнуть объёмистую бабу передние.
Водырь воспротивился:
- Не сручно бабе баловать с медведем, того гляди юбка раздерётся!
Освободясь от когтистых лап, он поднял с полу балалайку, забренчал. Мишка не шелохнулся, пока вожак не шевельнул ногой край цепи. Зверь неуклюже переступил задними лапами, помахал передними…
- Не охоч плясать, да губу теребят, - отметил бровастый парень.
- Медведь пляшет, поводатарь деньгу дерёт, - обнародовал своё мнение осанистый старикан.
Медведчик установил колоду середь двора. Зверь скакнул через неё.
- Что значит, - прокричал водырь, - когда мишка через колоду скачет? - И сам ответил: - Значит, либо пень не высок, либо медведь сердит.
Поводатарю поднесли жбан браги. Приняв подношение, он обратился к некоему незримому рядом и важно предупредил:
- Сторонись, душа, оболью!
Поднесли второй. Труженик смерил его глазами:
- Душа подымет! - Выпил до дна и провозгласил: - Люблю победить медведя!
Когда «победителя» стали потчевать третьим жбаном, он отрицательно помотал головой:
- Душа не подымет!
Начались уговоры. Водырь предложил жбан медведю. Тот отвернулся.
- Эх, - вернул подношение весельчак, - коли медведь не тянет, водильщику же не лопнуть стать!
Евфимия, наглядевшись, поднялась в сени, через крыльцо покинула корчму.
Невдолге она вышла из Вышлеса, зашагала просёлком, свесив голову на грудь. Безлошадной было от чего впасть в раздумье. До Нивн добираться пешей… достанет сил. Не достанет оставаться голодной так много времени. Ради милостыни не протянется длань, не будет повиноваться голос. Привычная к злосчастью скиталица на сей раз обратила взор к Небу, жизнь коего незрима. Видит ли её отец? Слышит ли безысходные думы?
Позади кто-то наезжал… Обернулась с надеждой на людскую доброту при попутье. Тут же отпрянула…
На большой телеге ехал мёд вед ник со страшным зверем. Саврасой масти битюг протрусил, храпя, будто не зверя вёз, а поклажу, хотя и тяжкую. Зверь спокойно лежал на боку большим чёрным кабаном.
Путница, придя в себя, пошла следом.
Телега остановилась. Возница крикнул:
- Чумичка! Садись, ноги пожалей. Пешеходка приблизилась.
- А… а медведь? Поводатарь осклабился:
- Небось! Зверь смирён. - И обратился к смирённому: - Потеснись, Матрёна!
- Медведица? - спросила Евфимия.
- Мечка, - подтвердил хозяин. - Матуха.
- Конь её не боится? - устроилась на краю телеги боярышня.
- Старые друзья с Савраской. - Возница понужнул коня. - Как прозывать тебя?
- Евфимия. А тебя?
- Кузьма, - гордо отвечал спутник. - Прозвищем Кувыря.
Знакомым показалось имя. Кузьма Кувыря! Слышала когда-то… Не вспомнила. Спросила, продлевая беседу:
- Давно поводырничаешь?
- Тридесять лет, - веско объявил Кузьма. - С Матрёной - осьмой год. Учёная! Сам растил. Возил в Серчагу, в Сморгоны, к нашенским учителям медвежьим, к литовским. Кормлюсь медведями. То глумотворствую, то помогаю жёнкам.
- Жёнкам? - удивилась Евфимия.
- Чреватые дают Матрёне хлеб из рук, - охотно пояснил Кувыря. - Чем разрешится чрево? Смолчит медведица - родится отрок. А рыкнет - девка явится на свет.
- Не страшно ли кормить из рук? - спросила Всеволожа. - Жутковиден зверь!
- Есть много жутче! - Кувыря чмокнул на Савраску. - Купцы полуденных земель рассказывали: слон - вот это жуть! А далее, за океаном-морем, людей пугает наказанье Божье - ноздророг! Ух, зверь! Ужаснее слона! Уши медвежьи, очи под горлом, рога - на губе…
День стал вечораться. Остановились средь леса. Въехали в чащу. Кузьма извлёк из торбы хлеб, баклажку молока. Позвал:
- Ефимьица! Коль не погребуешь, испей со мной из одной посуды. Опанки нет.
- Ефимьица? - смутило деву обращение к замужней. - Нет, я Евфимия.
Медведник крякнул:
- Ясно. Пей. Не скисло молоко? Боярышня пила наперемен с водатарем.
- Что делать, не зима! - И, жадно жуя чёрную краюху, задала давно вертевшийся на языке вопрос: - Куда путь держишь?
Кувыря отвечал, не обинуясь:
- В Нивны. - Для ясности примолвил: - В княжество Можайское. - И в свой черёд спросил: - Нам не попутье?
Евфимия набила полон рот, чтоб отвечать не сразу. Тщетно напрягала память: Кувыря!.. Кузьма Кувыря!.. Нет, не вспомнила. Призналась тоже без обиняков:
- Нам полное попутье. - И обратилась, как к знакомцу: - Что у тебя в Нивнах?
Попутчик ухмыльнулся:
- Дошёл слух: там кошельков не пожалеют на медвежьи пляски.
Ночевать не расположились. Продолжили путь, презрев тьму.
- Торопишься набить мошну? - спросила Всеволожа. - Боишься, опередит тебя водырь слона?
Кузьма прервал насвистывание:
- И то, и то. - Задрал голову к небу, где из-за туч вылущивалась луна, очесливо позвал её: - Выдь к нам скорее, медвежье солнышко!