Мохнатая Матрёна тоже подняла башку. Луна распаренной голыхой выскочила, как из баенки, и воцарилась на своём верху.
- Медвежье солнышко? Матрёна им любуется? - Боярышня заметно привыкала к зверю.
- С сестрёнкою здоровкается, - нашёл Кувыря пальцем в небе сверкание Большой Медведицы.
…Конь начал уставать. Ни чмоканье, ни понукания не действовали.
- Лошадка в хомуте возит по могутё, - вздохнул Кузьма и проворчал с тревогой: - Самое бы место бегу!
Евфимия полюбопытничала:
- Что здесь за место?
- Княжщина смерда! - был загадочный ответ.
- Нельзя ли говорить повнятнее? - промолвила боярышня.
Боялась показать, что ей медведник неприятен. Чем? Трудно выразить. И весел, и занятен, и чуток (мог бы мимо прокатить!). А что-то всё-таки в его оскале прячется. Что-то в узловатых лапищах страшит. Чем-то смех царапает. Не верила чутью, измотанная путевыми муками. Боялась: не дай Бог, заметит… Последние свои слова сочла излишне резкими и улыбнулась.
- Тебе-то весело, - напрягся, глядя вдаль, Кузьма. - А мне-то страшно…
- Нам ли бояться? - успокоила Евфимия. - С нами великая княгиня всех зверей!
- Тебе известно? - таинственно спросил Кузьма. - Тут где-то у реки Колочи живёт простолюдин по имени Лука. Князь цацкается с подданцем! А тайна в том, что тот Лука нашёл в лесу икону Богоматери, висящую на древе. Носил её счастливчик и в Можайск, вёрст за пятнадцать, и на Москву, подалее. Всюду от неё больные исцелялись, Бог миловал калек, входили в разум бесноватые. Луке, конечно, - подношения. Разжился от при носов! Воздвиг терем на Колоче, аки князь какой. Понабрал отроков. Ест знатно, пьёт без чуру. Ездит на охоту с соколами, кречетами, ястребами. Завёл псарню и медведей, утешается. Пограбит ловчих князя, Иван Андреевич всё стерпит. На поклон и просьбу вернуть отнятое ответ крут, суров… Вот так Лука! Помоги, Боже, миновать его поместье без урону!
- Гостила в Нивнах, слышала такую притчу, - вспомнила Евфимия. - Рассказывали скупо. У тебя занятнее…
- Гостила? В Нивнах? - перебил водырь.
- Ну, у Мамонов, у бояр удельных, - откровенничала спутница.
Водырь переклонился к ней, заглянул в очи, заговорщически молвил:
- Сестра лесная? Боярышня осеклась:
- Ты… ты кто?
- А ты? - спросил Кузьма.
- Я Всеволожа, дочь боярина Ивана Дмитрича, - успела произнести она.
Конь стал. И тут же прозвучал над ними грозный глас:
- Водило! Отдай зверя.
Одесную вырос тын. Из-за него - двухпрясельные дивные хоромы с луковичным многоглавием. Под резной кровлей затейливого гульбища - верзила с бородою во всю грудь. Рассвет румянится, проснувшееся солнце уже глядит одним глазком, а борода с ним споит рыжим пламенем. Кузьма, став на колени, стебнул коня. Савраска истомлённо дёрнул и - ни с места.
- Подай медведя! - громогласил бородач. - Введи в ворота. Не то псами затравлю.
Ворота - настежь. Конь - ни с места.
- Слезай, боярышня, - сказал Кузьма. - Возьму Савраску под уздцы.
Евфимия сошла и стала одаль. Кувыря потянул коня. Матрёна выпросталась из телеги. Ещё бы! Спущенная служкой хамка-псина мчалась прямо на неё. Цепь помешала устремиться встречь. Кузьма в единый прыг стал меж медведицей и псом. И волкодав, и медвежатник с рыком, криком покатились по земле…
Поднялся медвежатник. Евфимия увидела покусанные руки. Персты как бы стальные. Они казались толстыми когтями лап Матрёны. Эти руки задушили пса.
Хозяин с верхотуры крикнул служке:
- Спускай Бурю!
Кузьма в один приём снял цепь с Матрёны. Евфимия молила:
- Не делай так!
Водатарь вскинул взор. То был иной Кузьма: он сам стал зверем!
Недаром говорится: «Кто повидал, чтобы медведь летал?» Успела Всеволожа моргнуть глазом, а медведица смахнула с пути псину, как соринку. Бедный Буря!.. Зверь уж на вершине гульбища. Лука был сразу оглушён. Он не издал ни звука. Матрёна поднялась на задних лапах добить поверженного…
Разящий душу крик смертельно раненной матерой женщины сотряс лесные воздуха и покатился по просторам. Так крикнула медведица. За миг до этого за спинами Кувыри и боярышни громыхнул гром. Своеобразный запах попал в ноздри. Дымок над головами, забелев, растаял. Евфимия, мгновенно вспомнив о Бонеде, оглянулась.
Позади сидел в седле Иван Можайский в пёстром окружении.
- Вот, промахнулся по оленю, попал в медведя! - одобрительно изрёк один из ближних.
- Зверь бы дотерзал Луку, - ответил князь и закричал: - Яропка! Поди взгляни, - он указал на гульбище, - что там содеялось. - Потом велел подручному, указывая на Кувырю: - Возьми его.
Велел, как в Сергиевом Доме, в храме Троицы, когда Никита Константинович поял Василиуса.
На сей раз посланный определил, что одному не справиться с медведником. Оравой навалились княжьи люди на Кузьму. Нятого, связав и оглушив, унесли к дворовым службам.
Князь спешился и подошёл ко Всеволоже.
- Кто такая?
Она стянула плат со лба, подняла лик.
- Воложка? Вот так дар! Тебя встречаешь в самых неожиданных местах. В каком ты виде! Преобразилась нищебродкой?
Боярышня произнесла устало:
- Пешехоженьем добиралась. Конь мой пал.
- Зачем с тобой медведник?
- Он предоставил место в телеге от Вышлеса. Ты зря поял его. Лука Колоцкий сам напал на нас, травил собаками.
- Травить собакою - не зверем! Скоморох! - озлился князь.
- Лука без памяти, - кричал Яропка с гульбища. - Помят и подран преизрядно.
- Придётся задержаться, - сказал князь. - Пошли со мной, Воложка. Надобно тебе опрянуться.
Он сделал знак своим. Всё окруженье устремилось к терему.
- Пищаль? - спросила Всеволожа, кивнув на стальной ствол в его руке.
- А разве боевые новизны лишь у твоей латынки? - прищурился Можайский. - Мне Карион Бунко рассказывал про её подвиги.
- Ей подарил пищаль Конрад Фитингор, рыцарь, - вспомнила Евфимия.
- А мне Яган Готхельф, посольник князя Местеря, - похвастался Иван. - Залучил гостя, и вот - память! Матушке Аграфене Александровне - иной поминок: лохань да рукомойник, серебряны, золочёны.
Взошед на гульбище, князь долго простоял, склонённый над Лукой. Евфимию не подпустил: не для девиц такие страсти. Пыхтя от туги, княжьи люди снесли убитую Матрёну вниз.
- Навылет в сердце, господине, прямо в сердце! - взахлёб докладывал Яропка.
Сбежалась челядь поднять Луку на простынях и возложить на одр в его покое.
- Свезём беднягу к нашим костоправам, - решил князь.
- Пока же в честь столь славного охотника устроим пир на месте? - предложил угодливый болярец.
Другой поддакнул:
- Редкая добыча! Князь согласился:
- Пир так пир.
Бабы замывали скоблёный пол на гульбище.
- Эй, кто там! Девки, мамки! - закричал Иван Андреич. - Обиходьте московскую боярышню! - ввёл он в хоромы Всеволожу.
- Отпусти медведника, - упорно добивалась милости Евфимия.
Князь отвернулся, едва она была взята под белы руки.
Когда он постучал в её одрину и был впущен, глаза его расширились, рот растянулся, ладонь хлопнула в ладонь.
- Теперь-то истинно Воложка! Любава Дмитрия и трёх Васильев.
- Каких Васильев трёх? Вот вздоры! - оправила подле себя по лавочник Евфимия.
Можайский не ответил.
- Ох, ну и мовницу спроворили тебе прислужницы Луки! Как ткань льняную отбелили! - восхищался он.
Про двух Васильев Всеволожа догадалась без ответа. Кто третий? Вернула вспять беседу:
- Глумишься, поминая про Василиуса и Косого. Стыд тебе, Иван!
Князь развёл руками, склонил голову.
- Не ставь во грех. Шучу в надежде на безгневие. - И, всё-таки не утерпев, сощурился: - Про третьего забыла! Про Ярославича Боровского. Твой тайный воздыхатель с детства! Подружия его занемогла. Увёз в Литву совсем плохую. Большую могу надобно иметь с недужной и тремя детьми. Старшой-то отрок, младшие - ещё младенцы. Он могач!
- А где медведник? - оспешилась сменить речи Всеволожа. - Отпусти поимыша.