- Батюшке не о чем с княгинею Боровской вести речи, - ещё твёрже отвечал Иван. - Супруг же твой оиман за большие вины. Дело разыщется, уведомят.
- Имею я возможность повидать супруга? - задала опрос княгиня.
- Нет, - помотал главою Иоанн. И строго наказал: - Не мысли обратиться к матушке. Великая княгиня нездорова.
Осталось обратиться к выходу.
- Поклон? - напомнил юный государь. Евфимия свирепо обернулась, однако скрыла чувства за улыбкою:
- Поклоны бьют по окончании дела. Мы же, мой великий господине, с тобой ещё не кончили.
И вышла. За ней не было послано. Её не взяли. Сходила с Красного крыльца - ни окликов, ни приставов.
Вознице повелела ехать в Чудов монастырь. Долго росила чернеца-привратника сказать гостящему здесь роицкому настоятелю Мартиниану, что ждёт его благословения на краткую беседу дочь Всеволожа.
Её ввели в пахнущие ладаном и деревянным маслом переходы. Мартиниан принял мирянку здесь же, под сводами. Потолок как бы придавливал к половым плиткам, выложенным крестом. Взор игумена был детски добр, как в Белозерье. Чёрную бороду уже делила надвое полоска седины.
- Мой муж Василий Ярославич князь Боровский взят великим государем, как преступник. - Евфимия старалась говорить спокойно. - Авва, ты со старцем Трифоном воспринял на себя грех клятвопреступления Василиуса. Воспримешь ли и этот грех?
- Не дело едкими речами излагать просьбы, дочь моя, - безгневно рек Мартиниан. - Тому ль учил тебя отец твой?
Всеволожа пала на колени:
- Прости, авва! Горести и беды, коим нет конца, затмили разум.
- Встань, - сказал игумен. - Уповай на Бога. Я приложу посильные старания, дабы утишить страсти властелина…
От Чудова вернулась в дом Боровского. Ворота - настежь. Челядь сгинула. Крыльцо затоптано. Взошла наверх. В сенях остановил истошный Дарьин рёв. Бросилась в детскую одрину. Послужница лежала на полу ничком, билась головой о доски. На спине зелёный сарафан разодран от шеи чуть не до пояса.
- Где дети? Дарья! - закричала в ужасе княгиня.
- Ой, о-о-ой! Пояты крохотки! Антихристовым именем! Будь проклят враг, любимец всенародный! Грызла горла извергам, не совладала. Искали Ваню. Слава Богу - нет. О-о!
Вошёл Ядрейко, не стуча.
- Выдь, госпожа. - Когда княгиня вышла, поведал: - Подъезжал с княжичем. Сердце не на месте.
Дай, думаю, взгляну допрежь. Пробрался с огорода. Пристава детей увозят! Я - назад. Княжича укрыл в надёжном месте.
Затукали шаги в сенях.
Княгиня с твёрдостью прошла туда. За ней - Ядрейко.
Первым увидала дьяка Василия Беду. Едва узнала сына Фёдора Беды. Встречала не однажды у Пречистой юного подьячего. Стоял недалеко от рундука Витовтовны. Ныне худыха, возвеличенный за весть о гибели Шемяки, раздобрел. Обочь его - два пристава.
- Где пасынок Иван? - спросил Беда.
- Где дети малые? - спросом на спрос ответила Евфимия.
- Пояты государем, как крамольниково семя, - объявил Беда. - Взрастят их попригожу. Где Иван?
- Не ведаю. - Евфимия взирала на Беду, не скрыв ни гнева, ни презрения, как будто перед ней не дьяк, а головник-разбойник.
- Кто сей человек? - метнул Беда взор на Ядрейку.
- Мой слуга.
- Слуг отпусти. Дом с завтрева отписан в государеву казну. Туда же взят удел и все пожалования. Где старший сын пойманного?
- Я сказала, - княгиня оперлась на изразцовый бок печи. - Он не малютка. Углядел шишей и сгинул.
- Мы не шиши! - взревел Беда. - За подлые хулы ответишь!
- Вяжи меня! - шагнула к бывшему подьячему Евфимия. - Ввергай в узилище с супругом и детьми.
- Ух, поймал бы! Нет наказа, - скреготал Беда. - Пристрастный учинил бы доиск о твоём присутствии в гнезде Шемяки в день его конца. Не велено и волоса на тебе тронуть. Тьфу! Чтоб духу твоего в сём доме не было к утру.
Он круто развернулся, удалился вместе с приставами.
Евфимия прошла в столовую палату. Уселась за пустым столом. Подпёрла голову рукой. Ядрейко ступью вошёл следом.
- Прости, Евфимия Ивановна: не оказал заступы. С великокняжьими людьми не совладать. Тебе ж и впредь понадобится моя сила.
Евфимия велела:
- Обожди.
Прошла в мужнин покой. Достала с поставца ларец и принесла Ядрейке.
- Вот деньги, что я знаю. Произведи с наймитами расчёт. Холопами распорядятся похитители. А Дарьицу укрой с Иваном и успокой, как сможешь. Ещё… - Евфимия сощурилась. - Ещё прошу не как Ядрейку, как атамана Взметня: разведай потаимнее, кто нынче главный в Житничных палатах. Я удалюсь к себе, сосну самую малость. Вернёшься, разбуди тотчас.
Ядрейко молча вышел с денежным ларцом. Евфимия отправилась в свою одрину, легла на ложе и оцепенела.
Вот уж она стоит, а не лежит. Над ней смурое небо. Не лето - осень. Ветер не тёплый, а знобящий. Вокруг - погост. За ним - кирпичная стена с тесовым заборолом. Евфимия не раз взводила на неё болящего отца и знала: глубоко внизу, у каменной стопы утёса, на коем зиждится труднодоступный кремник, сливаются две мощные реки. Их воды как бы заперли её с семьёй на этом диком камне. Теперь отца нет рядом. Пред ней кусок гранита, на нём выбито: «Раф Фёдор Всевотожский». И даты жизни, преждевременно оборванкой. На глыбе - крест. Евфимия упала на колени, уткнула лоб в бугор сырой земли, ещё травою не поросший, покрытый не взращёнными, а срезанными, принесёнными цветами. Убоги цветы северной земли! «Встань, дочка, - трогает плечо родительница. - Не дожил кормилец наш до счастья лицезреть родимый дом. А как мечтал! Сожгли мечты следы застенков царских. Пусть и не вечной ссылке обрёк его неправый зластодержец, да слуги рьяные перестарались. Преступно надломили жизнь. И упокоила несчастного не отчая земля - Сибирь. Пойдём, родная, подымись…» Евфимия сильнее приникла к дорогой могиле. «Нет, оставь, матушка, оставь!» - надрывно вскинулась она…
Вскинулась, тревожимая атамановой рукой.
- Исполнено, - сказал Ядрейко. - Наймиты разбрелись довольные. Дарья - с Иваном. В Житничных палатах главный - именем Осей. Он издавна там главный. При всех правителях целёхонек, как ворон на чубу.
Евфимия моргала, стряхивая сон.
- Постой за дверью. Опрянусь к пешему пути. Сопроводишь до Житничих палат.
- Ого! - воскликнул Взметень. Однако возражать не стал.
Он вёл княгиню без светца, в кромешной тьме. Как бы на ощупь знал дорогу. Не доходя железных врат, у тына затаился. Евфимия стучала долго. Семейным делом попросилась к старшому стражи, проживающему тут же. Назвалась свояченицей. Ждала, вооружась терпением. Без лишних спросов провели пришедшую под чёрной понкой родственницу в ту палату, где когда-то была с Бунко и говорила с Гориславой. Тот же Осей, обрюзгший и обвислый, встретил за тяжёлой дверью. Даже не вспомнился молодцеватый парень, что вдавни подвёл коня у врат Фроловских, когда бежала из дому. Бунко же вряд ли бы его сравнил с тем воином, что чуть ли не убил и тут же спас своего бывшего начальника в бою под Галичем. Стар стал Осей и неказист.
- Ты кто? У меня нет свояченицы! - грозно принял он ночную гостью.
Они были вдвоём за крепко притворенной дверью.
Она скинула понку и показалась в лёгкой шубке на беличьих чревах, из-под которой выступала телогрея, отделанная кружевом.
- Вспомни Бунко, что приводил меня к тебе, - истиха молвила Евфимия.
- А, голуба душа? - с трудом изобразил Осей улыбку на заплывшем лике. - Что привело в столь поздний час?
- Желанье видеть мужа.
- Кто муж?
- Василий Ярославич князь Боровский. Осей могуче задышал, как мех.
- Ступай домой. И не ходи с такими просьбами. Княгиня сняла с шеи ожерелье с жемчужным саженьем и яхонтами превеликими.
- Свояченицы нету, наверно, есть подружия? - и протянула дорогой голтяевский поминок.
В узких от жира глазах стража затеплился хороший огонёк.
Спрятав драгоценность на груди, он произнёс: - Главу сую под лезвие ради тебя. Пошли. - И громыхнул тяжёлым ожерельем из ключей.
При давешнем знакомстве с Житничной тюрьмой Евфимия под землю не спускалась. Теперь узрела то, о ем поведывала Богумила в Бутовом саду. По белокаменным ступеням тесным переходом прошли в подземную палату длиной и шириной в семь с небольшим аршин, а высотой в четыре. Сквозь малое отверстие виделась более нижняя палата глубиною в три сажени. Она разделена стеной. В одном из двух тёсанокаменных мешков в мерцании светца Евфимия узнала на лочке соломы супруга. Он при появлении её вскочил, закинул голову.