Евфимия облобызала тёплую со сна ланиту, высокий лоб, русую голову.
- Пошли Домана за Лукой Подеиваевым, Бренко Парфёном, - попросил сестру Володя.
- Послала. Кухарь затевает трапезу. Княгинюшка с дороги обновится в баенке, опрянется и - все за стол.
- Для баенки утомлена, - промолвила Евфимия. - До трапезы схожу в ближайший храм. Потщусь просить Владычицу о помощи.
- К Косьме и Домиану, - подсказал Володя. - Тут, у ворот. Сопроводить?
Княгиня покачала головой:
- Видела. Дойду одна.
Выйдя из дома, подставила лик яркому негреющему солнцу. Морозный воздух осязаем. Колющее осязание!
Ранняя служба кончилась. Двери не заперты ради молебнов, панихид. Евфимия в земных поклонах пред иконою Пречистой пыталась успокоиться. И всё же храм покинула в неиспокое.
- Боярыня, ради Христа!
- Княгиня, хоть толику благ!
Не глядя, опускала голые монеты в чёрные длани. Пошла нетвёрдо, опираясь на бревенчатые стены Давыдовских амбаров. Позади услышала:
- Добро идёт, держась за тын, а зло на коне скачет! Тотчас же обернулась:
- Максимушка!
Юродивый стоял в издирках, с непокрытой головой, на ногах рваные моршни.
- А я все деньги раздала на паперти, - страдальчески произнесла Евфимия.
- Иди, деньга, к деньге - разбогатеешь! Людина, не ходи к людине - согрешишь! - сказал юродивый не ей, а так кому-то.
- Тебе холодно, блаженный? - трепетала за него Евфимия.
- Нет, - отвечал Максим.
- А голодно?
Он опустил растрёпанную голову и, устыдясь, признался:
- Голодно.
Княгиня обняла худые плечи:
- Подь со мной!
Вошли в ворота, подступили к дому, что длинной стороною - к улице.
- Не сожалеешь? - спросил Максим. Евфимия взвела его наверх.
- Пожалуй к тра… - встретил в сенях Володя и осёкся, узрев блаженного. Смятения не выдал ни единым словом. Обоих проводил в столовую палату.
Евфимия всё объяснила по пути:
- Сей неимущий накормил и обогрел, когда страдала.
Давыдов коротко ответил:
- Бог воздаст.
Боровские бояре и княгиня поздравствовались по достою. Расселись дружно: по одну сторону - Бренко, Володя и Подеиваев, по другую - Наталья, Евфимия, Максим и ещё дворский из Боровска именем Астафий. Княгиня прозвище запомнила: Коротонос. Боровск - в казне, а дворский - на Москве.
Подали парную сельдь, пироги-пряженцы с сигами да с сомом, уху мешочком.
- Ну как, княгинюшка, жизнь иноземная? Как тебе Литва? - очесливо повёл застольную беседу Лука Подеиваев.
- Брянск разве иноземье?- ответила Евфимия. - Одно название - Литва! Всё та же Русь, да под чужой рукой. Узрела литвина в посольнике, что мимоездом был из Вильны, и то наших кровей.
Тут раздались слова Астафия Коротоноса:
- Блаженный ничего не ест.
Максим застыл, испуганно взирая на сидящих супротив него Бренко, Давыдова, Подеиваева. Потом вскочил из-за стола, закрыл лицо руками и, торопясь, покинул столовую палату.
Евфимия - за ним. Без верхней сряды - на крыльцо. Объятая морозом, догнала, остановила в воротах:
- Максимушка!
- Сробел! - поник блаженный. - Все люди, что насупротив сидели, вдруг узрелись обезглавленными…
- Боже! - уж не от мороза затряслась Евфимия. - Помержилось. Вернись!
- Нет, горемыка, не вернусь, - упорствовал Максим. - Не стану вкушать пищу с безголовыми.
И удалился.
Евфимия пошла обратно. Хозяева и гости утешали: юрод и есть юрод! С настойчивыми уговорами пришлось испить горячий взвар, хмельного мёду. Трясовица улеглась. Известия о вязне-князе разожгли, как раздуваемые угли, погасшую беседу. Занялись жаркие речи.
- Где князь, за что поят, дождётся ли исправы - всё это без тебя, княгиня, мы тужились разведать, - начал Бренко. - Темна вода во облацех!
- Единожды сподоблен был улицезреть Голтяева, - скривил уста Подеиваев. - Узнал: великая княгиня Марья в родах преуспела, разрешилась пятым сыном: Андрей Меньшой! А вот в заступе за родного брата не преуспела Ярославна. Государь бежал от её слёз, как от дождя. Не стал внимать и Троицкому настоятелю. Мартиниан ушёл ни с чем. В сердцах сложил игуменство, отъехал в Ферапонтов. Сын Юрья Патрикеича Иван пытался слово молвить за Боровского. Такой на себя вызвал гром - ушёл, крестясь. У соправителя, у голоуса, сердце - камень. Что отец, то он. Бояре позамкнули рты. Голтяев не велел мне больше приходить к нему. И никому из нас.
- Меня-то не прогонит Андрей Фёдорыч, - уверила княгиня.
Бренко промолвил:
- Не испытывай пределов чужой трусости. Не обрати её в предательство. Ведь нам ещё трудиться да трудиться ради Ярославича!
- В Житничных палатах, - встрял Коротонос, - мой сват охранышем. Доведал, что наш князь с детьми давно отослан в Углич, в ту же тесноту.
Весть обдала застолыциков, как шайка ледяной воды.
- Ах, в У-у-у-углич…
- В Углич?
- В Углич!
- С каких пор? - пришла в себя княгиня.
- Ещё с осенних, - напряг лоб Коротонос. - Когда старшому тамошнему именем Осей отсекли голову.
- Осею? - делала для себя страшное открытие Евфимия. - За что?
Астафий удивлённо вытаращился:
- Ты… меня… спрашиваешь? Мне ли знать да ведать?
- Однако же не станем падать духом, - предложил Володя. - Углич не Вологда. Чуть дальше Житничных палат, - шутя, подмигнул он. - А может, и удобнее оттуда доставать, не вдруг поймают за руку.
- Поймают за руку! - опасмурнел Коротонос.
- Не каркай! - повелел Бренко. - Давайте-ка, сообразим, кто что осилит. Я подыщу людей, чтоб овладеть углическою колодницей…
- Я вызнаю всю её внутренность, - пообещал Коротонос.
- Как? - вскинул бровь Подеиваев.
- А через свата. Пусть расспросит тех, кто ездил с князем.
Света из оконец стало мало. Доман внёс свечи. Первым встал из-за стола Бренко:
- Дни коротки. Смеркается. Дадим покой хозяевам. С утра сойдёмся здесь же, у Володи, и всё договорим до ясности.
Гости откланялись. Давыдов вышел проводить их до ворот. Наталья много прежде удалилась к детям. Княгиня одиноко прошла по переходу в повалушу, стала сбирать рухлядь в короб. Решила для выходов оставить шубку «цини», а после обнаружила, что в сумерках ошиблась, оставила ту телогрею, в коей присутствовала при последнем часе Андрея Дмитрича и аммы Гневы.
13
Утром после трапезы всё невозможное случилось очень быстро. Пришли Подеиваев и Бренко. Ждали в сенях: запаздывал Коротонос.
- Не нравится мне дворский, - перемолвилась Евфимия с Володей.
- Князь к нему благоволил, - откликнулся Давыдов.
Внизу раздался шум, похоже, многих ног. Вошёл один Астафий. Передал Парфёну зенденевый плат, сложенный вчетверо.
- Здесь изображена углическая колодница.
- Что был за шум? - спросил Володя.
- Обивал ноги о порог. Обледенели сапоги, - объяснил дворский.
Бренко с платом пошёл к свету, стал разворачивать…
И тут в спокойные, не ждущие напастей сени ввалились трое приставов. За ними - новый дьяк Беда. Никто и глазом не успел моргнуть, а у Бренко, Давыдова, Подеиваева уже и смыки на руках. Ни дьяк, ни приставы не удостоили вниманием княгиню, будто её тут не было.
- Опряньтесь, - приказал Беда.
На Вязников надели шубы. На Володю ту, в коей приехал из Литвы. Наталья выскочила с воплем. Её не подпустили к брату.
- Выводи!
В сенях остались женщины с Коротоносом.
- Тебя не взяли, - подозрительно смотрела на Астафия Евфимия.
- Ведь и тебя не взяли! - ухмыльнулся он и вышел.
Наталья запылала, глядя на княгиню:
- Ты… По твоей нужде… В несчастный час ты к нам явилась, горехватка!
Евфимия надела телогрею, что вчера не уложила в короб, и пошла из терема.
В воротах развязала старика Домана, стянутого кушаками.
Помолилась у Косьмы и Домиана, достояв обедню. Пошла берегом Неглинки к тому месту, откуда видно невдали большое каменное круглое строение с высокой деревянной шатровой крышей. Это литейные амбары. А низкие, продолговатые как бы конюшни с узкими оконцами огородили башню четырёхугольником. В них - кузницы. Евфимия направила стопы к распахнутым воротам. Было кстати, что день пасмурный и снежный. Зато мягкий, не морозный и не ветреный. Ведь телогрея не толста и не угревиста.