- Будь другом, милая юница, - обратилась она к Усте. - Принеси-ка из чулана, из моего большого сундука, ту сряду, в коей я с Бонедей занималась. И ещё понку чёрную в дорогу.
- Зачем же чёрную? А для чего тебе штаны с рубахой? - удивлялась Устя.
- Беги, беги, - подтолкнула её в спину тётка.
Одна в одрине Евфимия всплакнула и тут же вытерла лицо. Приняв от Усти принесённое, переоделась, заявила, что желает пройтись по саду напоследок.
- Почему же напоследок? - удивилась Устя. - Мы сюда вернёмся.
Евфимия поцеловала её в лоб.
- Зачем целуешь, как прощаешься? - ещё раз удивилась Устя.
Боярышня, не отвечая, выскользнула из одрины.
Сумеречно было в огороде, или, как его чаще стали называть, в саду. Так больше нравилось Ивану Дмитричу. Здесь не росло ни чесноку, ни луку. Лужайка с превысокими качелями, далее яблони и сливы, ягодный кустарник. Боярышня спешила в дальний угол к высокому заплоту, давя палые яблоки.
Вот и ограда. С этой стороны - балясины, взобраться можно, с той же стороны придётся прыгать. А высоко!
Сумерки, как и сама Евфимия, торопятся. Спешат скорее превратиться в ночь. Беглянка сумела ловко перебросить понку через тын, собрав её в комок. Вот взобралась. И осторожно, чтоб не пораниться зубцами острых палей, повисла на руках. Затем зажмурилась, разжала пальцы… Упала мягко, навзничь, в пыль. Однако не ушиблась. Встряхнула понку, накинула… Должно быть, вид, как у монашенки, сбирающей на храм.
Узкий кривой проход между двумя высокими заплотами. Куда идти? Пошла заулками, да переулками, да тупиками. Остановилась, остоялась на площади Заруба. Отсюда крутой спуск к Москве-реке, подпёртый сваями и срубами с наносной почвой. Пониже кучились боярские дворы и среди них - Ивана Ряполовского. Туда не надо. Прошла Ордынский двор, где притаились доносчики-татары, наблюдатели за здешними событиями. Совсем уже впотьмах возвысились пред нею Фроловские ворота. При них подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Налево - Афанасьев монастырь, палаты богатого купчины Таракана. Напротив них у караульни с фонарём о чём-то бранно спорят бердышники - ночные сторожа. Евфимия к ним подошла, собравшись с духом.
- Тебе чего, милаха?
- Мне нужен Карион Бунко, рязанский дворянин.
- Хо-хо! Бунко! Ты кто такая?
- Он знает кто.
- Сходи-ка, Данилей, покличь старшого. Осей, не открывай её лица. Карион спуску не даст, коли она его другиня.
Пришёл начальник стражи с фонарём. Бердышники учтиво отступили. Боярышня убрала со лба понку.
- Евфимия Ивановна? О, Господи! - воскликнул Карион Бунко негромко, однако крайне удивлённо. - Что стряслось, боярышня? В каком ты виде!
- Странные у нас с тобою встречи, Карион, - тихо молвила Евфимия. - Странные, зато удачные. Не требуй объяснений. Не время. Будь настолько добр, помоги попасть к дому купца Тюгрюмова, что на Варварке.
- На что купец Тюгрюмов в такую поздноту? - не понимал Бунко.
Евфимия от дальних взглядов стражей снова затупилась понкой.
- Проводи, коль можешь, не расспрашивая.
- Изволь, боярышня. Да не пешком же! Карет у меня нет. Верхом ты не поскачешь.
Евфимия поторопила:
- Дорог каждый миг. Не помнишь, как меня, навершную, встречал у Боровицких врат?
- Осей, выведи пару верховых! - велел Бунко.
И вот они уже в застенье. Остались позади торговые ряды. При свете месяца блеснула в стороне Москва-река из-под моста. Перед глухим щитом чужих ворот остановились.
- Здесь живёт купец Тюгрюмов, - спешился Бунко и спутнице помог сойти на землю. - Я не пытаю ни о чём, боярышня, лишь беспокоюсь: что с тобой стряслось?
- Пришлось покинуть отчий дом при крайних обстоятельствах, - коротко ответила Евфимия.
На стук била сторож за воротами откликнулся и вызвал постоялицу Бонедю.
- Благодарю тебя, любезный Карион, - дотронулась беглянка до руки Бунко. - Моя знакомка уже идёт, даст мне приют.
- Что ещё могу для тебя сделать, Евфимия Ивановна? - спросил кремлёвский страж.
- Не затруднит, так сообщи воротнику Изоту, что я в надёжном месте. Пусть батюшка не беспокоится.
- Ты тоже будь покойна. Передам.
И ускакал надёжный провожатый с поводным конём.
- Една? В ноци? - отворила тяжкую калитку Бонедя.
- Одна. Ночью, - нетерпеливо повторила Евфимия. - Впусти же поскорее.
- Прошэ, - гостеприимно протянула руки полячка. - Чекай, буду замыкаць джви.
- Замыкай дверь. Дрожу!
- В моим покую ест загоронцо, - пообещала Бонедя.
- Хорошо, что в твоей боковуше жарко, - пошла за ней боярышня. - Какой мрачный дом!
- Будынэк тэн походзи з убеглэго веку, - сообщила Бонедя.
- Подумаешь, в прошлом веке построен! Наш дом воздвигнут в позапрошлом, - поддержала разговор беглянка. - Куда идти?
- На фпрост, - указала Бонедя прямо.
Фонарь её светил тускло. Ступени лестницы отчаянно ныли под самыми лёгкими шагами. Наконец хозяйка отворила дверь, за которой мерцал сальный светец.
- Покуй з двома лушками, - похвалилась Бонедя своей одриною о двух ложах. Второе, видимо, предназначалось для возможных гостей. - Чы не ест пани глодна?
- Я не голодна, - опустилась боярышня на гостевое ложе за отсутствием лавки.
- Пероги с сэрэм? - угощала Бонедя.
- Не хочу вареников с творогом. Хочу пить.
- Шклянка воды? - подала Бонедя питьё. - Вода зимна.
- Ничего, что холодная, - залпом осушила кружку боярышня. - Спаси тебя Бог, дорогая пани Бонэдия.
- Прошэ бардзо нема за цо, - удовлетворённо отвечала хозяйка. И полюбопытствовала: - Яка беда зробылась?
Евфимия кратко объяснила свой побег.
- Бардзо зле, - отозвалась Бонедя.
- Знаю, - тяжело вздохнула беглянка. - Однако разреши прилечь. Сил моих больше нет!
Тут шляхтянка доказала, что научилась не только понимать, даже говорить по-русски:
- Заутра приведу амму Гневу, - пообещала она.
- Вот ещё ! - смутилась Евфимия. - Ни в коем разе. Сама скажу, когда сочту нужным.
Бонедя стала возражать что-то не совсем понятное. Под её мягкую чужую речь Евфимия перенеслась в царство сна.
Во сне предстал Карион Бунко, подал от батюшки епистолию. Евфимия трепетно развернула листок пергамента, которым отец не пользовался, предпочитая бумагу, и прочла с ужасом всего-то два крупных слова: «Будь проклята!»
2
Полагья внесла шестисвечный шандал среди бела дня, такого едва-едва белого, что без лишнего света не прочитаешь ни строки. «Помилуй, Господи, сущих в недостаточстве и озлобленных нищетою», - читала Евфимия «Поучения» Феодосия Печерского двухсотлетней давности. Устремив взор горе, она вернулась из прошлого в лето нынешнее, принёсшее ей недостаточство радостей, нищету надежд: расстройство помолвки, разрыв с отцом - незримые раны сердца… Одна радость: боярышня - в отчем доме, пустом людьми и полном воспоминаниями.
Акилина Гавриловна не однажды рассказывала, как изумлённый боярин в несчастный день бегства дочери отложил отъезд, разослал людей по Кремлю и застенью для скорых поисков, да сыщешь ли иголку в стогу? Переданное Изотом сообщение Кариона Бунко успокоило Ивана Дмитрича. Похерив недавний гнев на Акилину Гавриловну, он посетил её с доверительным разговором. Нечем ей было утешить боярина. Пообещала найти свою бывшую подопечную, возвратить домой. С тем старик и покинул Москву. Просто пообещать, сложно выполнить. Изот не мог назвать человека, сообщившего о надёжном убежище молодой госпожи. Возможность укрытия у Бонеди по своей простоте, как часто случается, не пришла на ум. Шляхтянка же, заядлая заговорщица, одолела женскую слабость, сберегла тайну своей затворницы. По чистой случайности амма Гнева сама заглянула к этой лесной «сестре». И вот вам - извольте! Бурный закипел разговор… Полячка напрочь забыла русскую речь. Размолвка между умудрённой жизнью боярыней, шляхтянкой-разбойницей и юной беглянкой всё-таки рассосалась. «Винюсь, Акилинушка свет Гавриловна! - утирала мокрые очи Евфимия. - Однако открой же, ради Христа, какими словами батюшка говорил с тобой. Он проклял меня?» Амма Гнева возложила материнскую длань на её чело: «Успокойся… Сей доблестный муж сотрясался не проклятиями, а рыданиями». Евфимия тем же вечером перебралась в отчий дом, и Полагья омыла её руки слезами…