Вновь Всеволожский перешепнулся с Юрием Дмитричем. Тот громко заявил:
- Верно пророк Иеремия рек: «Пастыри сделались бессмысленными».
- Ты хочешь, - возвысил голос Григорий, - чтоб и такое пророчество Иеремии исполнилось: «И на земле будет насилие, властелин восстанет на властелина»?
На это Юрий Дмитриевич ничего не ответил.
- Не к таким ли, как ты, обращался апостол Иаков, - продолжал старец. - «Откуда у вас вражда и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? Желаете - и не имеете, убиваете и завидуете - и не можете достигнуть, препираетесь и враждуете - и не имеете»…
Внезапно для всех галицкий властелин подступил к старцу с поднятыми горе, трясущимися кулаками:
- Доколе посхимленные потомки бояр Лопотовых будут меня учить жить? Изведись отсель!
Монахи увлекли старца. Игумен с братией удалился.
- Проклятый племянник, в грех меня ввёл! - опомнившись, сокрушался Юрий Дмитриевич.
Фёдор Товарков не утерпел уколоть его:
- В Притчах Соломоновых сказано: «Как воробей вспорхнёт, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется».
- А ещё в тех же Притчах, - не утерпел поддержать товарища Фёдор Лужа, - «у глупого тотчас же выкажется гнев его, а благоразумный скрывает оскорбления».
Тут лопнуло терпение безмолвствовавших из последних сил Косого с Шемякой.
- Если наш отец глуп, - закричал Косой, - то вы будете мертвы!
- Сгиньте с глаз! Истребим с жалкой вашей охраной! - вторил ему Шемяка.
Оба воеводы не заставили себя ждать. Кони их были наготове. И зарогаченная застава не помешала. Буйный клуб пыли пополз по Ярославской дороге в сторону Москвы.
Догонять неудачливых посольников распоряжения не последовало.
- Гдзе се бэньдзе можна зачшимаць на ноч? - спросила Всеволожу Бонедя.
- Где переночевать тебе? - Евфимия сжала руку полячки. - Там же, где и мне.
- Я провожу вас к покоям боярина Всеволожа, - пообещал Корнилий.
- А сам ты, светлый юноша, - спросила боярышня, - куда направишь стопы?
Их ангел-хранитель закинул голову и ушёл мечтательным взором в голубой мир небес.
- На моё счастье, - ответил он, - подвижник Григорий Пелшемский Божьим промыслом оказался здесь. Испрошу благословения вместе с ним добраться до Вологды. Он направит меня в обитель.
Втроём вошли в ворота монастыря. Евфимия истово трижды перекрестилась на золото крестов в голубизне неба. Бонедя, как агарянка, любопытно смотрела по сторонам.
8
- Опомнилась!.. Добралась!..
Иван Дмитрич прижал дочь к широкой груди, и она впервые за много месяцев почувствовала себя хорошо.
Покои боярина в монастырской гостевой хоромине состояли из двух палат, соединённых сенями, имели отдельный вход. В сенях и произошла встреча. Всеволож только что переоблачился в домашнее: поярковый колпак и сорочку, расшитую по воротнику и рукавам шёлком и золотом. При виде ослушной дочери на его лице и следа суровости не возникло. Радость покрыла всё.
Евфимия, оторвавшись от отцовой груди, обернулась. Корнилия уже не было. Насупленная по-сиротски Бонедя оставалась в сторонке.
- А, старая знакомка? - покосился на неё боярин. - А где Полагья?
- Полагья осталась дома. Пани Бонэдия охраняла меня в пути, - боярышня взяла наперсницу за руку, подвела к отцу.
- Этакая козявка учила тебя воинскому искусству! - скривился он. - Учила курица порося летать!
Бонедя надула губы.
- Пан се помылил!
- А, поняла? - усмехнулся боярин. - Ну дай Бог, коли ошибся. - И повелел обеим располагаться в его одрине, куда им доставят притороченную к сёдлам поклажу. Скоро предстояла вечеря в столовой палате, что через сени, напротив.
Старый московский слуга Кумганец принёс и развязал торока, подал умывание. Он, как показалось Евфимии, через край огорчён тем, что Полагья осталась дома.
По случаю великопостного времени вечеряли кислой капустой, белорыбицею со сливами, пирожками на конопляном масле и брусничной водой.
- Як се пани чуе? - по-кавалерски спросил Бонедю Всеволож.
- Дзенкуе добже, - ответила она.
- Прошэ до столу, - пригласил он. Видя, что капуста не тронута ею, спросил:
- Чы не смакуе пани?
- Кфасьна, - ответила она, принимаясь за белорыбицу.
- Чшэба добже зъесьць, - поощрил её боярин.
- То бардзо смачне, - откликнулась гостья, опустошая блюдо.
- Ковалэчэк хлеба? - предложил Иван Дмитрич. Так они изъяснялись миролюбиво и чинно, пока шляхтянка, допив воду, не поднялась и не объявила, что уже «питома», то есть сыта. Боярин не обратил внимания на нарушение порядка вставать из-за стола прежде хозяина. Тем более что Бонедя оправдалась усталостью, извинилась, прежде чем удалиться в ложню. Отец рад был остаться наедине с дочерью.
- Лба не перекрестила латынка, - проводил он взглядом ушедшую.
- Пятиперстием осенилась, на икону не глядя, - уточнила Евфимия.
- То-то, не глядя, - проворчал Всеволож. - На чужой стороне на многое не глядится. Вот ты не одобрила моего возбуяния против наших обидчиков, - продолжал он, нахмурясь. - А ведь нам грозит такое же нестроение, как и ляхам. И побегут наши боярышни да княжны в чужие край, и останутся сиротинками, как твоя шляхтянка.
- У Бонеди особый случай, - вставила Евфимия. - А от усобицы нестроения ещё больше, нежели от плохого правления.
- Усобицы и не будет, - оспорил её Иван Дмитрия. - К нам переходят лучшие из бояр московских. Уже прибыли Илья Иванович Лыков, Пётр Константинович, Иван Никитич…
- Тебе ли их лучшими величать? - удивилась Евфимия. - Ведь так их величал Эдигей, когда напал врасплох на Москву и взялся увещевать сына Донского, отца Василиуса.
- Враг во враге ум ценит, - понурился Иван Дмитрич.
- А ты, батюшка, не ценишь, - дотронулась дочь до отцовой руки. - Я говорю не о Софье-литвинке, не о Василиусе, в них злость да хитрость съедают разум. Я веду речь о молодом окружении великого князя. Там есть и острые умы, и волевые сердца. Возьми князей Оболенских, двоюродных братьев Плещеевых, четверых Ряполовских. А ещё появился молодой воевода Фёдор Басенок. Введённая дедом Василиуса, героем Донским, раздача вотчин за выслуги продолжается и даёт плоды. Был у нас с тобой разговор: за богатые кормления, за сёла, отданные в держание, за полученное боярство эти люди не пожалеют голов. Драться будут хоть за литвинку-злицу…
- Хоть за самого Сатану, - согласился с дочерью отец.
- Бэньдзе бужа, как любит пугать меня Бонедя, - грустно улыбнулась Евфимия. - Будет буря! Этого боится народ. Это провидит ограждающее нас от бед духовенство. Не прогневись, батюшка: ты всуе нынче внушал восставшему на племянника дяде презреть советы троицкого игумена и Пелшемского подвижника.
- Юрий, как зельный гром, заглушил их всех, - вскинул голову Всеволож. Огнь ненависти полыхнул в его очах. Это была та ненависть, что он вынес из подмосковных хором Голтяихи после бесчестья дочери. - Сейчас, - попенял отец, - твоя алчба к миру затмевает всё зло, что творится перед тобою. Пусть торжествует автократор, этот не Василиус, а василиск, а рядом с ним аспидка, его мать. Нет, милушка, на бесказнии мира не наживёшь. Погибнешь! Правильно нынче мы велеумным кремлёвским посланцам путь указали.