- А-а! - крикнула умирающая и не услышала крика.
«Любимик мой молится обо мне, зовёт к себе. Я иду к нему Божьей волей!» - была её последняя мысль…
И вот уже легче становится. Груз слабеет. Потоки пыльного, а всё-таки воздуха обвевают её. Сдавленная грудь ещё причиняет страдания, но тотчас это кончится, кончится…
- Работайте же, как ангелы! Не вилами, враг тебя уязви! Вилами её задеть боязно. Так, так разгребай!.. Эй, Кузька - кузькина мать! - Кузьма! Кому говорю? Руки ей разомкни. Пошире! Теперь сомкни. Ещё разомкни, ещё сомкни!.. Девка - как тебя? - Райка!
Подай воздуху ей в уста. Пощедрее! Глубоко вздохни, с силой выдохни. Вот и славно! Ишь, как хорошо глядит!..
Пока спасенница не раскрывала очей, слушала вдавни знакомый голос. А взглянула - узнала: Константин Дмитрия! Единственный оставшийся в живых дядюшка Юрьичей и Василиуса, сын Донского, безудельный изгнанник, старый друг её батюшки, прибыл из Новгорода Великого. Стало быть, успел послать за ним Дмитрий Красный, как обещал. Да не к свадебной каше успел приглашённый невестою, а к позорной казни.
- Сколько лет, сколько зим не виделись, сиротка Евфимьюшка! - склонился он к самому её лицу. - Ну, дозволь поверну тебя, вервие развяжу… Ах, ироды проклятые!.. Кузька, с ног путы поснимай. Побережнее!.. Подымайте, дети мои, сей бесценный груз. Прямиком - в мою кареть! И - ходу, ходу отсюда! Даже на отпевание безвременно почившего племянника не пойду, чтоб более не видаться с извергами. Поистине, удались от зла и сотворишь благо!
5
Село Вседобричь, отданное новгородцами в кормление Константину Дмитричу, успокоило Всеволожу близостью к Господину Великому Новгороду, дальностью от Москвы, Костромы и Галича. Княж терем стоял от села наособь, окружённый огородом и службами. Здесь успокоенная Евфимия предалась тихой жизни, напомнившей о родительском доме. И всё же она возвращалась мыслями к претерпенным страстям.
Когда княжеская кареть спешила умчать её от Шемякиной слепой злобы, спасённая выяснила, что избежала казни благодаря Раине. Той пришло «привидение», будто Евфимию спрятали в копне сена. Большого искусства стоило и подслушивать под дверьми, дабы вызнать о грозящей обеим беде, и скрываться от Вепрева, Шемяки и Дементея, и проследить, куда увели боярышню. Узнав, что единственный приглашённый Всеволожей на свадьбу гость Константин Дмитрич наконец-таки прибыл в Галич, Раина бросилась к нему. Старый друг боярина Иоанна подоспел вовремя. «Как Шемяка не воспротивился моему увозу?» - недоумевала Евфимия. «Он ли мог мне перечить? - вскинул бороду дядя Юрьичей. - По дедовскому закону я сейчас должен быть властодержцем Великого княжества Московского. Да заветы порушены!»
Отвлекая от пережитого, князь поведывал по пути бывальщины новгородские, коих сам был когда-то охотным слушателем. Потекли рассказы о первопроходцах ушкуйниках, что видели на дышущем море червь неусыпающий, слышали скрежет зубовный, встречали реку молненную Морг и ещё наблюдали, как вода входит в преисподнюю и снова выходит по трижды в день. Евфимия возвращалась душой в волшебное детство. Раина же приняла взабыль случай, когда судно ушкуйника Моислава прибило бурей к высоким горам. Путешественники увидали на горе Деисус - три совместные иконы Спасителя, Богоматери и Предтечи, написанные чудным лазорем. Свет на том месте ослеплял столь самосиянный, что человеку выразить нельзя. С гор слышалось ликование. Парусничий Нежило взбежал к вершине, всплеснул руками и исчез. То же приключилось с другим. Третьему привязали к ноге верёвку, и, когда стащили насильно вниз, он оказался мёртв…
Под тёплым крылом батюшкина друга Евфимия пережила во Вседобричи холода, обрадовалась весенней ростепели, дождалась лета. Луг за огородом украсился разноцветьем. Раина с боярышней приносили в свою одрину сладкопахнущие снопы цветов.
И вот, как обычно, после утренней трапезы побежали на луг. Не успели опомниться, а уж солнце, словно посадник на вече, взошло на степень. Из самой верхней светёлки кухарка Агафья замахала цветастым платком, крича свой полуденный позов, от коего доносились лишь трубные звуки: «Го-го-го-го!»… Евфимия подбежала к Раине.
- Скорее домой! Князинька ждать не любит!
- Чесотка да таперичи, - отвечала дева, доплетая васильковый венок.
В столовой палате ставились два прибора: для князя и для боярышни. Старик был рад нечаянному прибавлению в доме. Безженному и бездетному нравилось мечтать, как его опека успокоит настрадавшуюся скиталицу, как он выдаст названую дочку за доброго человека. Тревожило отсутствие на окоёме достойных лиц. Однако была отвага для их успешного поиска. Видел: невесту жжёт скорбь об утерянном женихе. Развлекал её государственными беседами, кои любили и сам, и покойный друг его боярин Иоанн, а, следовательно, и дочь последнего, любомудрая Всеволожа.
Прошлым днём соборовали о делах литовских, что весьма осложнились после смерти Витовта. Великому Дяде наследовал Свидригайло, брат польского короля Ягайлы, приятель покойного Юрия, а значит, и Константина Дмитричей. Привлечённый в своё невремя Суздальской землёй, этот литвин, расположенный к православию, был ненавистен полякам. «Клепали на него выше носа! - махал рукой Константин Дмитрии. - И пьяница (будто сами не хлещут через край!), и ленивец (будто сами не превратили жизнь в пиры да спаньё?), и вспыльчив, и безрассуден (ах, какие невинные!), и мечется, куда ветер подует… Одно добро: щедр не в меру!» Евфимия вставила: «Батюшка, как припомню, и про Витовта всё то же сказывал». Князь кивнул: «Таковы гедиминовичи. Однако же Свидригайло сделал поползновение отделить Вильну от Кракова: занимал замки собственным именем, исключив имя польского короля. Ягайло в ответ захватил Подолию, да вернул: братний гнев недолог! Польские советники в Вильне сговорились умертвить Свидригайлу и, запёршись в крепости, ждать коронного войска. Ягайло этому воспротивился: брат же всё-таки! Послал в Вильну Яна Лутеку Бржеского склонять литовского властелина признать зависимость от польской короны, а Подолию уступить. Свидригайло ему - оплеуху!» - «Фу! - скривилась Евфимия. - Что за нравы!» Старик дотронулся до нежных её перстов: «И-и, милая! Витовтовна сына, коль правду сказывают, почём зря хлещет по щекам. Шемяка же - челядь видела - Софьюшку свою любимую так стебнул, бедная три дня плакала. Как твой батюшка говаривал по-латыни: «О времена, о нравы!»…»
Вчерашний рассказ о Литве настолько зажёг боярышню, что сама продолжила за сегодняшней трапезой:
- Я давеча не дослушала, как же уладился Свидригайло с поляками?
- История длинная, - расправил бороду Константин Дмитрия. - Ян Лутека подступил к нему вдругожды и сызнова схлопотал по бритой скуле, да ещё попал в тесное заточение. Вот тут уж Ягайло вынужден был обрушиться на литовского самовластца. А гоже ли ратиться с родным братом?
- Идти супротив своих! - вставила Всеволожа. - Ведь король Ягайло - литвин.
- В том-то и закавыка, - примолвил князь. - Король мягчал, подданные ожесточались пуще. Страшный был поход. Пленникам не давали пощады. Ягайло вызвал брата в Парчёв для мира. Тот не явился.
- Достоит ли так поступать вождю? - осудила Евфимия. - Война не ради войны. Издревле говаривали: «Рать - до мира!»
- Вот и решили ясновельможные паны, - продолжил Константин Дмитрия, - выставить несговорчивому вождю соперника. Возбудили смуту в его вельможах. Лаврентий Зоронба поехал в Вильну как бы склонять Свидригайлу к миру, втайне же надоумил литовцев-католиков призвать на престол Витовтова брата Жидимонта, князя Стародубского. Составился заговор. Жидимонт, напавший внезапь, выгнал Свидригайлу из Вильны.
- Как твой брат Юрий Дмитрия Василиуса из Москвы, - не утерпела сравнить Евфимия.
- Не ровняй! - возмутился Константин Дмитрии. - Твой Василиус изгнан был по закону. Там - всё наоборот!
- Ах, ты держишь Свидригайлову сторону! - Улыбнулась Евфимия.
- Чью же ещё? - согласился князь. - И не токмо я. Земли Полоцкая, Витебская, Смоленская, Чернигово-Северская, Киевская, часть Волыни и Подолии остались ему верны.