Евфимии же не уйти. Доспехи обличали в ней воительницу. Пленители поцокивали языками: девка в мужеском деле! Шишак свалился при падении с коня. Локоны, лик нежный - сомнений не было в её девичестве. Сквозь гомон проступало вдавни слышанное слово:
- Харем! Харем!
Неужто заточению в гареме обрекла её судьба? О сём поганом заведении у многоженцев поведывал отец, вернувшись из Сарая.
Кисти рук спереди скрутили сыромятными вожжами. Повлекли, как телку в поводу.
Плещеев застонал некстати. Ему соорудили такие же носилки, что и Василиусу.
Довольные, пошли татары с необычной пленницей и знатным пленником. Боярышня, чуть припадая на ногу, не поспевала. До отказа натянулась сыромять.
Краем глаза угадывалась позади Раина. Издали сопровождала боярышню лесная дева. Чем поможет?
Вошли в раскрытые врата Евфимьева монастыря.
Стройный кудряш в кольчатой рубахе вышел из привратницкой. Татарского в нём - лик да очи, а так - придворный щап, по коем сохнут удельные дворянки. Глянув на Плещеева, махнул рукой, дескать, несите далее. Увидев же Евфимию, схватил за сыромять и потянул к себе. Татары, судя по сряде, знатные, вышедшие с ним, переглянулись с откровенной завистью. Только один, высокий, что постарше, не обратил внимания на пленницу и возбуждённо говорил с дрожащим коротышкой. Тот, обнажив бритую макушку, непрестанно кланялся. Должно быть, господин беседовал с рабом. В рабском алалыканье мелькнуло обращение «Ханиф». Евфимия насторожилась. Память подсказала имя той, что часто, мучаясь тоской, произносила: «Ханиф! Ханиф!» И Всеволожа, ни к кому не обращаясь, громко выговорила:
- Асфана!
Гневливый батырь зыркнул на неё:
- Ты кто?
- Я Афима, - сказала Всеволожа на татарский лад, как называла её костромская яшница. И тут же обратилась к каменноликому вельможе: - Канафи! - так Асфана ласкательно звала Ханифа. - Кумекаешь по-нащему?
Чудо свершилось: каменный лик смягчился.
- Ку-ме-ка-ешь! - промолвил по складам Ханиф, муж Асфаны.
Он быстро, горячо заговорил с красавцем кудряшом. Именовал его - никак не повторить! - то ль Мамутек, то ль Мамутяк. Боярышня припомнила слова Плещеева в карете: «Двух сыновей, Ягуба с Мамутеком, направил Улу-Махмет к Суздалю». Пред ней был сын казанского царя! Он возражал Ханифу, затем махнул рукой и отвернулся. Муж Асфаны освободил Евфимию от сыромяти, дал знак кивком:
- Иди за мною, Афима, - и подмигнул: - Айда отсюда!
4
Ханиф вёл подопечную к приземистому, длинному жилью монахов. Сейчас все чернецы теснились возле трапезной, откуда постно пахло щами. Их кельи заняли татарские темники с сотниками. Простые воины расположились средь двора, зажгли костры, готовили похлёбку, распространяя вытный дух. Голодная боярышня невольно потянула носом. Ханиф пообещал:
- Скоро поешь. - И доверительно примолвил: - Мамутек хотел забрать тебя в зенан.
- Куда? - не поняла Евфимия.
- Вам более знакомо слово «гарем», - поправился Ханиф. - Ты шибко полюбилась нашему царевичу и стала бы в его сокровищнице женской отхан хутум, младшей госпожой.
- О! - возмутилась Всеволожа. - «Муж-многоженец не всегда ли одинок?» - спрашивал певец Востока Низами почти что триста лет назад.
- Я не охоч до песен старых или новых, - откликнулся Ханиф. - Однако ты спасала Асфану, а я спасу тебя.
- Меня? Малую рыбку в ваших сетях? - печально вопросила Всеволожа. - Если б ты мог спасти великого князя Василия!
Ханиф даже остановился.
- Нет! Солнце вашего нойона закатилось. Царь не простит Белёва. Царевич Мамутек во зле раздрал тулы на головах пленённых воевод, сорвал с них прилбицы, и барсуковые, и волчьи.
- Зачем опушки с шапок драть? - негодовала Всеволожа.
- Он тоже не забыл Белёва. Отец чуть было не отдал его в заложники, да ваши отказались, не желая мира.
Воительница предпочла молчать о собственных белёвских похождениях.
- По крайней мере, знаю: наш государь жив! - перевела она беседу в иное русло. - Не ведаю: здоров ли он?
- Нет, не здоров, - сказал Ханиф, вводя её в монашескую келью, им захваченную.
Приоткрыл дверь, крикнул повеление и сообщил боярышне:
- Послал за пищей.
Присев на тёмную старую лавку, она сказала горько:
- Есть просьба, Канафи. Желанье сердца! Однако ты не выполнишь.
Муж Асфаны насупился.
- Боюсь, не выполнишь, - не отступала Всеволожа. - Хотя ты вельми славен, как поведала моя подруга, твоя жена.
Вельможа усмехнулся:
- Только сила человека на земле достойна славы. Хватит ли у меня сил исполнить твою просьбу?
- Хватит! - уверенно произнесла Евфимия. - Мне нужно ненадолго воочию увидеть страждущего государя.
- Немыслимо! - поморщился Ханиф. - Им заняты лечцы.
- Покуда заняты, никто не помешает. Ужель неисполнимо? - поднялась боярышня.
Ханиф задумался. Евфимия по каменному лику силилась понять: откажет, не откажет? Мрачность посулила решительный отказ.
- Пошли, - дёрнул головой Ханиф.
Из противоположного крыла длинного дома попали в огород. Всё, что посеяли, взрастили трудолюбивые монахи, татары обобрали, а местами вытоптали. Посреди зелёного разора возвышалась лёгкая постройка: остов из дранья, крытый слюдой. Евфимия узнала: теплица! Подобная была в её саду, однако из стекла. Обитель же не столь богата, чтоб покупать стекло.
- Зачем туда идём? - спросила Всеволожа. Ханиф сердито взял за руку, можно сказать, втащил в узкую дверь.
Среди теплицы - длинный стол. На столе - голое тело. Над телом - бородач в чалме и белой понке.
- Властитель без одежд! - значительно сказал Ханиф. - Ты захотела. Теперь смотри!
- Почему здесь? - спросила Всеволожа.
- Здесь лекарю достаточно светло.
Храбруша подступила, содрогнувшись внутренне, видела брусничные от паличных и сабельных ударов грудь и плечи, потом десницу с тремя отрубленными альцами, повисшими на кусках кожи.
- Господи!..
Ханиф тем часом перемолвился с лечцом и сообщил:
- Тринадцать ран на голове. Одна рука насквозь обита… Уложил добрую сотню, сам стал синей сукна.
- Он изнемог! - представила боярышня неравный бой Василиуса.
- Волей Аллаха он был ввергнут в джаханнам, - рек ближний вельможа Мамутека. - Как по-вашему? А, вспомнил: ад!
- Он не в аду, а с нами, - возразила Всеволожа. - То предречёт твой Эскулап? - глянула она на лекаря. - Продолжит жить великий князь Московский?
- Эс-ку-лап? - переспросил Ханиф. Вновь перемолвился с бородачом и твёрдо объявил: - Продолжит жить!
- Что будет с ним в плену? - спросила Всеволожа.
- Аллах подскажет. Уповай на его милость, - сказал Ханиф.
- Царь сохранит ему венец? - допытывалась дочь боярина Иоанна.
Её могущественный покровитель отвернулся.
- Кто видел сокровенную скрижаль судьбы? Даже Пророк её не видел!
Евфимия понурилась, не споря. Потом поближе подошла к Василиусу.
- В себе ли государь в сей миг?
Ханиф опять - к лечцу. Тот отрицательно повёл челом.
- Не скажет, что с Плещеевым? - искательно взглянула на бородача боярышня. - Пленён вместе со мной. Меня ввели в обитель, его внесли.
Вопрос Ханифа и - ответ:
- Тот яшник невредим. Он оглушён. Боярышня склонилась над великим князем:
- Василиус…
Ни губы и ни сомкнутые вежды не дрогнули. Одна ступня босая судорожно дёрнулась…
Ханиф взял Всеволожу за плечо, направил к выходу:
- Довольно!
В келье, им занятой, гостью ждала чашка, выдолбленная из берёзового наплыва - чаги, - полная парного молока.
- Возьми аяк, - подал чашку временный хозяин кельи. - Испей того, что между кровью и желудком.
Евфимия от Асфаны слыхала: так называется в Коране молоко.
Бритоголовый коротышка принёс ещё один аяк - с мясной похлёбкой.
- Поешь шурпы, - как дома, угощал муж Асфаны. Покуда гостья насыщалась, хозяин отлучился. Обе чашки опустели, когда он вошёл в келью. С ним явился коротышка, блестя бритой головой.