Залитая грязновато-желтым светом слабых лампочек палата постепенно погружалась в глубокий сон, чему весьма способствовала кормежка, отныне происходящая трижды в день, что раньше бывало далеко не всегда, чтобы не сказать - только изредка. Вели так и дальше пойдет, придем мы в очередной раз к выводу, что и в самом злом зле, как искру - в золе, возможно отыскать толику добра, достаточную, чтобы сносить эти тяготы и беды, по отношению же к текущей ситуации это означает, что, вопреки первым тревожным предчувствиям, концентрация продовольствия в одних руках с последующим его распределением опять же из одного источника имеет и свои положительные стороны, что бы там ни твердили неисправимые идеалисты, которые по-прежнему предпочли бы бороться за жизнь сами, собственными средствами, даже если в результате такого упорства им и придется посидеть не жрамши. Не обременяя себя раздумьями о том, что ждет их завтра, не утруждая себя напоминанием о том, что кто вперед платит, тому не катит, а кто платит вперед, тому не прет, большинство обитателей всех палат крепко уснуло. А меньшинство, отчаявшись найти достойный выход из этого постыдного положения, тоже мало-помалу засыпает, взлелеяв перед сном надежду на пришествие светлого будущего, где житься будет не вольнее, так хоть сытнее. И в первой палате правого крыла бессонной оставалась только жена доктора. Лежа на койке, она вспоминала слова мужа о том, как ему вдруг показалось, что среди слепых злодеев есть один зрячий и его со временем могут использовать как соглядатая и лазутчика. Забавно, что больше они на эту тему не говорили, словно доктору и в голову не пришло, что собственная его жена тоже пока еще не утратила зрения. Вспомнила об этом она сама, но промолчала, не захотела произносить очевидное: То, чего он не сможет, смогу я. Что именно, спросил бы доктор, притворяясь, что не понял. И теперь, уставившись на висящие над головой ножницы, жена доктора сама себя спрашивала: Что толку от того, что я вижу. Толк в том, что познала ужас, который никогда прежде не смогла бы даже вообразить, толк в том, что желала ослепнуть, вот и все. Она осторожно приподнялась в кровати, села. Через проход спали девушка в темных очках и косоглазый мальчуган. Заметила, что койки их стоят очень близко одна к другой, наверняка это девушка в темных очках придвинула их вплотную, чтобы оказаться рядом с мальчиком, если надо будет утешить его, утереть ему слезы, пролитые по исчезнувшей матери. Как же я-то не сообразила сдвинуть кровати, подумала она, мы спали бы вместе, и я не боялась бы постоянно, что он свалится во сне, взглянула на мужа, который спал тяжелым сном человека, умученного вконец. Она не успела сказать ему, что, оказывается, прихватила из дому ножницы и сможет теперь подстричь ему бороду, ибо с такой работой справится и слепая, если, конечно, не будет щелкать лезвиями у самой кожи. И тотчас нашла тому, что не сказала, прекрасное объяснение: Все мужчины выстроятся в очередь, и я буду целыми днями стричь им бороды. Она развернулась, спустила ноги на пол, нашарила туфли. Хотела было надеть, но вдруг остановилась, мотнула головой и бесшумно отставила их под кровать. Вышла в проход и медленно двинулась между кроватями к двери. Босые ступни липли к загаженному полу, но она знала, что снаружи, в коридоре, будет еще хуже, и намного. Огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что никто из слепцов не проснулся, хотя не имело ни малейшего значения, спит или бодрствует один, другой или хоть вся палата, раз идет она совершенно бесшумно, а если бы даже и не бесшумно, все равно, какая разница, всякому известно, как требовательны бывают естественные потребности, которые времени для удовлетворения не выбирают, ну, и в общем, не хотелось бы только, чтоб проснувшийся муж успел спросить: Куда идешь, вопрос, который вкупе с другим: Где была, мужчины задают чаще всего. Одна из слепых полусидела в кровати, прижавшись спиной к низкому изголовью, уставив невидящий взгляд в стену, и не почувствовала ее присутствия рядом. Жена доктора на миг задержалась, боясь тронуть эту невидимую ниточку, парящую в воздухе, как будто это прикосновение могло оборвать ее непоправимо, навсегда. Как бы уловив легчайшее дуновение, слепая подняла и сейчас же вяло опустила руку, довольно и того, что храп соседей не дает уснуть. Жена доктора пошла дальше, ускоряя шаги по мере приближения к двери. Прежде чем двинуться к вестибюлю, оглядела коридор, куда выходили палаты этого крыла, а дальше, в глубине, находились уборные, потом кухня и наконец столовая. Вдоль стен расположились несколько слепцов, которым не хватило кроватей, хотя это лишь следствие того, что им прежде всего не хватило силы и настырности ввязаться в борьбу за эту самую кровать, ввязаться и победить, а может быть, они при штурме просто оказались позади. В десяти метрах лежал, вдвинувшись меж разведенных ног слепой, слепой, оба, вероятно, относились к числу людей стеснительных и старались делать свое дело как можно тише, однако не требовался особо изощренный слух, чтобы понять, чем они занимаются, тем более что наставал миг, когда уже невмоготу сдерживать вскрики и стоны, неразборчивое бормотание, лепет и прочие внятные признаки того, что они весьма близки к тому, чтобы завершить, или, если угодно, кончить. Жена доктора постояла немного, глядя на эту пару, и не потому, что позавидовала им, благо имела мужа, а от мужа удовлетворение, нет, а руководствуясь чувством иной природы, объяснить которое сама затруднилась бы, и чувство это было близко то ли к симпатии: Не обращайте на меня внимания, продолжайте, я тоже знаю, что это такое, думала она, то ли к состраданию: Даже если бы этот миг высшего наслаждения продолжался всю вашу жизнь, никогда вам двоим не стать единым существом. Слепые, уже разъединясь, лежали теперь рядом, но все еще держались за руки, они были молоды и, вероятно, влюблены, может быть, пошли в кино и там ослепли, а может быть, чудесная случайность свела их здесь, но как же тогда они узнали друг друга, что за вопрос, по голосу, разумеется, не только ведь голос крови не нуждается в глазах, любви, которая, как принято говорить, слепа, тоже есть что сказать. Но скорей всего, обоих схватили одновременно, так что руки их сплелись не сейчас, а были сплетены с самого начала.
А собственные руки жена доктора со вздохом поднесла к глазам, пришлось это сделать, потому что вдруг все расплылось перед ними, однако она не испугалась, ибо знала, это всего лишь слезы. Потом пошла дальше. Оказавшись в вестибюле, направилась к выходу во двор. Выглянула. За воротами был свет, и, черный против света, виднелся силуэт часового. В домах на другой стороне улицы все окна были темные. Вышла на площадку крыльца. Это нестрашно. Солдат, если и заметит ее, будет стрелять, только когда она, спустившись по ступенькам, пойдет дальше, не остановится после оклика и оборвет еще одну невидимую нитку, которой часовой как бы обозначил границу поста и меру своей безопасности. Успев привыкнуть к неумолчному шуму в палате, жена доктора поразилась тишине, которая словно бы заполнила пространство, принадлежащее отсутствующему человечеству, что в полном составе исчезло, оставив свет у ворот больницы и часового, призванного охранять его, ее и кучку мужчин и женщин, которые не могут видеть. Она села на крыльце, привалясь спиной к двери, так же, как сидела в кровати та слепая, и так же устремила взгляд перед собой. Ночь была холодная, вдоль фасада посвистывал ветер, и казалось невероятным, что он еще есть на свете, что ночью может быть темно, и она не сказала себе, но подумала о слепцах, для которых белый день длится круглые сутки. На свету возник еще один силуэт, наверно, смена пришла: Без происшествий, скажет солдат, отправляясь спать в палатку на весь остаток ночи, и невдомек ему и всем, что происходит за этой дверью, наверно, и выстрелов слышно не было, такой пистолет тихо бьет. А ножницы - еще тише, подумала жена доктора. Она не спросила себя, откуда вдруг приплыла эта мысль, а только удивилась, что так долго медлило первое слово, прежде чем появиться, так неспешно возникли следующие, и что ей показалось, будто вся фраза уже находилась здесь раньше, здесь, то есть неизвестно где, и только слов, ее составляющих, не хватало, подобно тому, как тело, растянувшись в постели, находит удобную вогнутость, уже давно приготовленную ему самим намерением в эту самую постель лечь. Солдат подошел к воротам, и, хоть стоял против света, жена доктора заметила, что он смотрит в ее сторону, внимание его привлекла, наверно, фигура на крыльце, но в такой темноте не увидишь женщину, которая сидит на каменном крыльце, обхватив руками колени и опустив на них голову, и тогда солдат направил в ту сторону луч фонаря и убедился, что да, так и есть, это женщина, она поднималась во весь рост так же медленно, как чуть раньше проникала в ее сознание мысль о ножницах, чего солдат, разумеется, знать не мог в отличие от того, что боится этой фигуры, которая вроде бы вовеки не распрямится, и спросил себя, не надо ли поднять тревогу, но тут же решил, не надо, это всего лишь женщина и к тому же далеко, но на всякий случай, мало ли что, надо бы взять ее на прицел, но для этого пришлось поставить фонарь, и тут от неловкого движения сноп ярчайшего света ударил ему прямо в глаза и будто обжег сетчатку, ослепив на мгновение, а показалось, что навсегда. Когда солдат вновь обрел способность видеть, женщина уже исчезла, лишив его возможности сказать смене: Без происшествий.