На длинных столах в обеденной зале лежали слепцы. Из незакрытого крана бежала в заваленную мусором раковину тоненькая струйка воды. Жена доктора оглянулась по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего и ничего не нашла. Кто-то из слепцов почувствовал ее присутствие, спросил: Кто здесь. Она не ответила, зная, что радушный прием ей не окажут, не скажут: Нужна вода, так возьми, пожалуйста, а если это, чтобы покойницу обмыть, бери, сколько надо. На полу валялись пластиковые мешки, в которых доставлялась еда, и были среди них большие, подходящего размера. Рваные, наверно, но если сунуть один в другой, а другой в третий, воды прольется немного. Она действовала стремительно, потому что слепцы уже слезали со столов, окликая: Кто здесь, кто здесь, и встревожились еще сильней, когда услышали шум льющейся воды, двинулись на этот звук, и жене доктора пришлось перегородить им путь столом, а потом она снова взялась за мешки, в отчаянии рванула кран, и еле-еле до этого текшая вода вдруг ударила, будто вырвавшись наконец на волю, мощной струей, хлынула потоком, окатила ее с ног до головы. Слепцы оробели, попятились, подумав, что, наверно, трубы прорвало, и получили еще больше оснований для такого предположения, когда вода стала подступать к ногам, ибо кто же мог подумать, что некто вторгшийся сюда открыл кран, и тут жена доктора поняла, что такую тяжесть не удержит. Туго закрутила горловину мешка, взвалила его на спину и выбежала, уж как смогла, прочь.
Когда доктор и старик с черной повязкой вошли в палату, неся кормежку, они не увидели, не могли увидеть семь голых женщин, из них одна, та, которая не спала по ночам, лежала на своей кровати, такая чистая, какой, наверно, никогда в жизни не была, а другая по очереди омывала тела своих подруг и потом - свое собственное.
На четвертый день бандиты появились снова. Они шли призвать к уплате натурального налога вторую палату, но задержались на минуточку у двери первой, чтобы осведомиться, оправились ли тамошние женщины от последствий веселой ночки: Веселая была ночка, воскликнул, облизываясь, один, и другой подтвердил: Каждая из этих семи стоит двух, одна, правда, подкачала, совсем ледащая была, но за компанию и она сошла, так что повезло вам, мужики, с соседками, цените свое везение, если можете, конечно. Лучше бы не могли, возразил первый, нам больше достанется. Из глубины отозвалась жена доктора: Нас уже не семь. Одна сбежала, что ли, с хохотом осведомился тот. Нет, не сбежала, умерла. О черт, ну так вам придется в следующий раз и за нее постараться. Вы немного потеряли, она совсем ледащая была, сказала жена доктора. Несколько сбитые с толку посланцы не нашлись, что ответить на это, только что прозвучавшие слова показались им совершенно неподобающими, и один по зрелом размышлении пришел к выводу о том, какие же все-таки женщины, в сущности, суки, потому что нехорошо так говорить про свою же подругу, тем более покойную, только потому, что у той были сиськи не на месте и зад стесанный. Жена доктора смотрела, как неуверенно, движениями своими напоминая заводных кукол, переминаются они в дверях. Она их узнала, все трое насиловали ее. Наконец один стукнул палкой в пол: Пошли, ребята. Снова стук и предупреждения: С дороги, с дороги, постепенно затихавшие в глубине коридора, затем вновь тишина и неразборчивый шум голосов - это женщины второй палаты получали приказ явиться после ужина. Снова стук по каменным плитам и: С дороги, с дороги, три фигуры проплыли мимо двери, исчезли.
Жена доктора, рассказывавшая на ночь сказку косоглазому мальчику, встала, подняла руку и бесшумно сняла с гвоздя ножницы. Сказала мальчику: Потом дорасскажу, что там дальше было. В палате никто не спросил ее, почему она так пренебрежительно отозвалась о той, которая не спала ночами. Через сколько-то минут разулась, сказала мужу: Я скоро приду. Еще минут через десять показались в коридоре женщины из второй палаты. Их было пятнадцать. Кое-кто плакал. Шли они не цепочкой, а группами, связавшись полосами какой-то материи, надо полагать, простыню разорвали. Когда они миновали дверной проем, жена доктора двинулась за ними следом. Никто не заметил ее. Женщины знали, что их ждет, творившееся в третьей палате ни для кого не было секретом, да и нового в этом тоже ничего не было, надо думать, так повелось от начала времен, спокон веку. В ужас их приводило не само насилие, а разнузданное бесстыдство, свальный грех ожидающей их ночи, когда пятнадцать женщин распнут на койках и на полу, и мужчины, сопя и фыркая, как кабаны, будут переходить от одной к другой. Страшней всего, если я вдруг испытаю наслаждение, вот какая мысль мелькнула в голове одной из них. Когда вошли в коридор, ведущий в пункт назначения, часовой еще издали оповестил своих: Идут, идут, я их слышу. Быстро убрали перегораживавшую дверь кровать, и женщины по очереди стали входить в палату. Ой, сколько же вас, воскликнул счетовод и принялся за радостный подсчет: Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, пятнадцать, все. Устремился вслед за последней, на ходу запуская жадные руки ей под юбку, приговаривая: Это моя, эту мне, никому не отдам. Смотрины на этот раз устраивать не стали, обошлись без предварительной оценки физических данных. В самом деле, если всем уготовано одно и то же, зачем сравнивать претенденток по росту, бюсту и объему бедер, только время терять да расхолаживаться. Женщин уже поволокли на койки, уже срывали с них как попало одежду, и вскоре не замедлили раздаться привычные плач, мольбы, вопли, на которые отвечали, если отвечали, одинаково: Захочешь есть - раскинешь ноги. И женщины повиновались, а кое-кому из них приказывали за щеку взять, вот как той, которая сидит на корточках меж расставленных коленей главаря и молчит, разумеется. Жена доктора, войдя в палату, неслышно проскользнула по проходу, хотя предосторожности эти были излишни, никто бы не услышал, даже если бы она гремела деревянными башмаками, и, наткнись на нее какой-нибудь слепец, почуявший рядом женщину, она в худшем случае разделила бы судьбу остальных, не более того, потому что в этой вакханалии нелегко заметить, что к пятнадцати присоединилась шестнадцатая.
Кровать главаря, как и прежде, стояла в глубине палаты, где высились штабеля коробок и ящиков с продовольствием. Соседние койки были отодвинуты подальше, главарь, судя по всему, любит простор и терпеть не может натыкаться на товарищей по несчастью. Что ж, так проще убить его. Медленно продвигаясь по узкому проходу, жена доктора не сводила глаз с того, кого наметила себе в жертву, следила за его движениями, видела, как под наплывом приятных ощущений он откинул голову, будто подставляя ей горло. Крадучись, она подошла совсем близко, обогнула кровать, остановилась у него за спиной. Слепая продолжала свое дело. Жена доктора медленно подняла ножницы, чуть разведя лезвия, чтобы удар получился двойным. В этот миг, последний свой миг, слепец почувствовал ее присутствие, но приближение оргазма увело его из мира привычных реакций. Не успеешь, подумала жена доктора и резко опустила занесенную руку. Двойной клинок, направленный со всей силы, глубоко вонзился в горло, повернулся вокруг собственной оси, рассекая хрящи и соединительную ткань, прошел дальше, покуда не застрял в неподатливых шейных позвонках. Вскрик был едва слышен, да и вообще почти неотличим от утробного стона или хрипа, звукового, так сказать, сопровождения эякуляции, какие уже не раз звучали в палате, а может, это он и был, ибо одновременно с тем, как кровь толстой струей ударила слепой в лицо, в рот ей судорожными толчками пошла сперма. И слепцов встревожил не этот крик или хрип, а женский вопль, непохожий на те, которых они наслушались вдоволь. Слепая, не понимая, вопила, что происходит, откуда кровь, в ужасе от того, что, может быть, бессознательно, безотчетно, сама не зная, как это вышло, осуществила мысль, невольно приходившую ей в голову раньше, то есть сомкнула челюсти. Слепцы бросили женщин, ощупью стали пробираться ближе: Что стряслось, чего так орешь, но чья-то рука вдруг зажала ей рот, и голос шепнул на ухо: Молчи, а потом ее мягко оттащили назад. Молчи, повторил голос, женский голос, и это немного успокоило ее, если это вообще возможно в таких обстоятельствах. Вышедший вперед счетовод и до трупа, навзничь лежавшего поперек кровати, дотронулся первым, ощупал его и: Он мертвый, определил. Голова была закинута за дальний край койки, и кровь еще хлестала из раны. Его убили, воскликнул он через минуту. Слепцы замерли, не веря своим ушам: Как убили, кто убил. У него вся глотка перерезана, это, наверно, та сучка, что была с ним, надо ее найти. Слепцы вышли из столбняка, но, явно опасаясь напороться на клинок, зарезавший их главаря, прошли недалеко. И не могли видеть, как счетовод, проворно обшарив карманы убитого, нашел и достал пистолет и маленький пластиковый мешочек с десятком патронов. Внимание отвлекли на себя женщины, которые в панике вскакивали на ноги, с истошным криком метались по палате и, потеряв представление о том, где выход, натыкались на слепцов, а те думали, что на них нападают, и в результате началось то, что смело можно было бы назвать столпотворением. Жена доктора тихо стояла в глубине, выжидая, когда можно будет улучить минуту и выскользнуть из палаты. Одной рукой она обхватила и крепко прижимала к себе слепую, в другой держала выставленные вперед ножницы, готовясь свалить одним ударом первого, кто приблизится. Пока что свободное пространство вокруг кровати главаря благоприятствовало ей, но она знала, что это ненадолго. Кто-то из женщин прорвался наконец к дверям, кто-то отбивался от слепцов, а кто-то даже уже стиснул горло своего насильника, явно намереваясь увеличить счет потерь. Счетовод, взяв команду на себя, крикнул своим: Тихо, замри, сейчас разберемся, и, желая, вероятно, придать убедительности своим словам, выстрелил в воздух. Эффект, однако, оказался обратным ожидаемому. Слепцы не знали, что пистолет обрел нового хозяина, а они, следовательно, нового вожака, а потому перестали драться с женщинами, прекратили попытки сломить их сопротивление, причем один из них - навсегда, потому что, судя по всему, его все-таки задушили. В этот миг жена доктора решила, что время пришло. И ринулась вперед, рассыпая удары направо и налево. Теперь уже слепцы, давя друг друга, вопя дурными голосами, кинулись врассыпную, спотыкались, падали сами и сбивали с ног ближнего, и имеющий глаза увидел бы, что первая свалка по сравнению с этой была попросту невинной детской возней. Жена доктора никого больше не хотела убивать, а стремилась всего лишь выбраться отсюда, но так, чтобы не оставить позади себя ни одной женщины. Этот, вероятно, не выживет, подумала она, всадив ножницы кому-то в грудь. Грянул еще один выстрел. Пошли, пошли, кричала она, толкая перед собой всех попадавшихся ей женщин. Поднимала упавших, повторяла: Живей, живей, и как ни кричал из глубины палаты счетовод: Держи их, держи, не давай уйти, было уже поздно, все женщины успели выметнуться в коридор, понеслись по нему, полуголые, прикрываясь остатками одежды. С порога жена доктора яростно прокричала в открытую дверь палаты: Вспомните, как я сказала тогда, что не забуду его лица, а теперь отныне и впредь думайте над тем, что я и ваши лица не забуду. Заплатишь за это, крикнул в ответ счетовод, и ты, и эти суки, и ваши козлы, все заплатите, кровью все умоетесь. Ты не знаешь, кто я и откуда пришла. Ты из того крыла, из первой палаты, возразил один из тех, кто приходил за женщинами, а счетовод добавил: Голос-то не спрячешь, скажешь словечко рядом со мной, и нет тебя. Ваш главарь тоже говорил так, и где он теперь. Ты меня с ним не равняй, ни с ним, ни со всей вашей шатией, когда вы ослепли, я уже знал все на свете. О моей слепоте ты ничего не знаешь. Ты не слепая, меня не проведешь. Да будь я хоть сто раз слепая, слепей всех, кто здесь есть, я уже убила и буду еще убивать, если потребуется. Раньше с голоду сдохнешь, теперь ни крошки больше не получите, хоть на карачках приползете, хоть на тарелочке сюда принесете все свои три дырки, с которыми на свет появились. За каждый день без еды буду убивать одного из вас, пусть только за порог шагнет. Ничего у тебя не выйдет. Выйдет, и еду теперь мы будем получать, а вы жрите, что припрятали. Счетовод в бешенстве выстрелил в сторону двери. Пуля прошла над головами, никого не задев, и ударила в стену. Не поймаешь, крикнула жена доктора, и побереги-ка лучше патроны, кончатся, что будешь делать, и помни, не тебе одному охота верховодить, твои дружки тоже бы не прочь.