Уже на другой день разошлась весть о смерти дочери владетеля крепости Кара Тикин. Люди, воины Османа, всячески приветствовали и его и Михала, выражали им всяческое своё сочувствие… Глаза глядели участливо, дружески… Все бойцы понимали, через что прошли султан Гази и Михал, жалели их; понимали, что не хотят Осман и Михал ни быть, ни казаться чище воинов, бойцов своих… И за это, за этот подвиг, самый дорогой подвиг, ещё более воины полюбили Османа и Михала!..[303]
Михал уже всё понимал, но удивился всё же тому, что не возненавидели его окрестные греки. Вдруг поняли они ясно, что справедливость и милосердие Османа отнюдь не есть слабость!.. Михал удивился и тому ещё, что ведь невольно желал заставить, принудить себя опасаться, бояться Османа; но лишь восхищался им, любил его!.. Жена и дети Михаловы знали, конечно, обо всём, но не сказали ничего, ни словечка не проронили…
Осман приказал построить в Йенишехире большую мечеть — джами; с минаретом высоким, с большим передним двором, а посреди двора — фонтан для омовений перед молитвой. Неподалёку от мечети построен был и караван-сарай. Здесь же и кормили неимущих, раздавали еду и денежную помощь. И при большой мечети Осман повелел устроить особое училище, где научались бы лекарскому искусству-мастерству; были там наставники, два грека, арабы и перс; всем наставникам положена была плата, а ученикам — кормление и одежда…
Осман входил в мечеть, но не шёл к своему султанскому месту, а молился вместе со всеми. Теперь много было в городах Османа имамов учёных… Смотрел султан Гази на михраб — молельную нишу, указывавшую в сторону ту, где священный град Мекка… По ступенькам подымался на возвышение — мимбар Дурсун Факих, проповедовал умно, с душою… Михал рядом с Османом вставал на молитву, преклонял колени…
Орхан говорил отцу:
— Надо собирать на советы муджтахидов[304], сведущих в правой вере…
Осман сиживал на таких советах, окружённый почтительностью. Но говорил он мало, больше слушал. Однажды заметил Орхану:
— Я говорю мало, потому что не полагаю себя сведущим. Но и ты не должен слишком много говорить. Ты — будущий султан, правитель будущий, а не духовное лицо…
Орхан понял отца и уже не мешался с горячностью в споры муджтахидов…
Говорили о джихаде, о войне с неверными, притесняющими правоверных. Говорил Осман своё слово:
— Неверные теснят нас, готовы всегда убивать нас, не жалеют наших детей! Но пусть не полагают они и нас бессильными, мы отвечаем на их жестокость джихадом — священной войной!..
Осман приказывал строго придерживаться законов. В судах кади были знатоками уголовного права — укубат. Осман говорил, повторял часто:
— Судите по справедливости всех, и правоверных и неверных! Мы никакую веру не запрещаем, но правую веру притеснять не дадим!..
Говорили на советах сведущие люди:
— Ежели совершено казнокрадство или убийство, это — худ уд — преступление, нарушающее права Аллаха!..
— Шариат — неизменен, но фикх — толкование предписаний Корана и применение их в жизни — подвижен и изменчив!..
Орхан призывал трудиться над фикхом, строить, создавать справедливые законы…
Постоянно говорилось о законах и праве.
— Так положено в правой вере, — говорил Орхан. — Ещё при халифе праведном Османе, именем которого назван мой отец, были советники, устанавливающие закон и право среди людей!..
После явились и мазалим — светские суды, подчинённые правителю и указам правителя…
Осман издавал указы, обязательные для судов. Ему читали толкования муджтахидов и он порою без лишних слов что-то поправлял, менял, толковал иначе… Сколько всего было в жизни — должники, отказывавшиеся от уплаты долга; опекуны, не исполняющие волю умерших, записанную в завещании; сироты и вдовы одинокие, коих следовало защищать и спасать от разорения…
Осман позвал к трапезе в свои покои Орхана и Михала. Поставлено было много хороших кушаний. Ели по обычаю, неторопливо брали пищу правой рукой; пилав черпали щепоткой, запрокидывали головы, стряхивали в рот кусочки мяса и рис. Молчали. Каждый из них сам себе наливал воду из кувшина узкогорлого и произносил, прежде чем пить: «Во имя Аллаха…» И прежде чем брать кувшин, отирали засалившиеся ладони платом чистым. Слуг не было в покоях. Осман не велел им входить.
303