— Отец! Нам твоё здравие дороже твоего благочестия! Мы все, твои дети и внуки, молим тебя отложить хадж!..
Но Осман, едва оправившись, поспешил в Мекку… Мальхун осмелилась просить его, чтобы он взял и её с собой; о том же просила и Рабия, давно уже мечтавшая о Мекке, о священной Каабе. Однако Осман ни одну из своих жён не взял с собой. Каждой из них сказал он наедине с ней:
— Ты ещё долго проживёшь и, быть может, ещё не один раз совершишь паломничество! Для меня же это мой последний, первый, единственный хадж! Я это знаю и хочу, чтобы сопровождали меня лишь мужи!..
Мальхун и Рабия, каждая в своих покоях, плакали горько. Возможность существования, жизни без Османа, их супруга, представлялась им ужасом, пустыней…
А покамест они тревожились, плакали и думали об Османе, покамест молились о том, чтобы его дорога к святыне была благополучной, он с жадностью, совсем юношеской, впитывал душою и разумом всё новые и новые впечатления…
Его земли вновь предстали перед его глазами, вновь он видел своих людей, людей, пришедших под его руку… Он уже отчётливо сознавал, что в последний раз видит многое на своём пути…
Михал уже предлагал проделать обратный путь другими дорогами, более благоустроенными, и таким образом, чтобы добраться назад, в Йенишехир, как возможно будет быстрее… Осман возражал ему, но, в сущности, лишь для вида. На самом деле он был с Михалом согласен и думал: «Хотя бы Аллах послал мне милость, хотя бы мне возвратиться из Мекки живым! Ничего другого мне и не надо!..»
Женщины шли в поля для исполнения сельских работ, прикрывали смуглые лица уголками головных платков, поглядывали на спутников Османа, среди которых было много красивых, щеголеватых всадников. Маленькие девочки приостанавливались и смотрели во все глаза, заложив руки за спину… Выкрикивали приветствия и благословения Осману… Он отвечал милостиво и думал: «Бедны сельские люди… Платья затрапезные надеты на этих женщинах и детях…» И он погружался в размышления о природе бедности и богатства… «Возможно ли, чтобы никто из моих подданных не был беден?..» И сам улыбался, понимая нелепость вопроса подобного. И вновь и вновь спрашивал себя… И вновь улыбался задумчиво… И видя его погруженным в мысли, никто не нарушал его покой; замолкали его спутники…
Поднимался на пути город. С гордостью смотрел султан Гази на минареты, высокие, словно башни крепостей. Аисты взлетали с верхушек минаретов… В положенное время Осман и его спутники совершали намаз, молились горячо. Останавливаясь на ночлег в городах и селениях, молились в мечетях, слушали слова проповедей…
Вглядывался Осман в лица своих подданных… Вот пристально смотрит меднокожий, белобородый старик, утопают в морщинах, щурятся чёрные глаза… Старая женщина тянет на верёвке козу… Кого-то напомнила Осману эта женщина… Медленно поднимается со дна памяти смутный облик… Его кормилица!.. Вдруг сознает Осман, сколько же ему лет… Как быстро убежало время!.. Как же убегает, улетает оно, время, оставляя людей старыми, немощными… Как быстро!..
Люди несут Осману и его спутникам дары, подносят угощение — жареную речную рыбу, свежий сыр белый, сушёный виноград…
Разувшись, сняв сапоги и сунув ноги в мягкие шлёпанцы «коша», идёт Осман в мечеть сельскую. Пёстрыми коврами устлано всё кругом… Молитва, снова и снова молитва…
В городах женщины одеты хорошо; головы покрывают красивыми белыми покрывалами, прикрывают лицо до глаз… «Красивы наши женщины, красивые у них глаза!» — думает Осман…
На многих дорогах поставлены каменные и мраморные плиты — чешмы. Вода проведена из чистых родников и течёт струёю чистой из металлических трубочек, вделанных в каменные и мраморные плиты. Всё вместе — плита и металлическая трубочка — это и есть чешма… Это утешение путникам. Повсюду ставят такие чешмы по указанию Османа[306]… Женщины приходят гурьбой, каждая несёт на плече кувшин… Вода хорошая, чистая…
И сам Осман, бывало, подходит к чешме, засучивает рукава, пьёт из горстей, подставляя ладони под струю… Вода хорошая, чистая…
Идут женщины в пёстрых платьях, в платках розовых, лица прикрыты до глаз, несут мотыги… Приветствуют Османа… Тёмнолицый мужик едет на осле, баба полнотелая и собака белая идут следом… У реки женщины моют ковры, топают, притаптывают шерсть босыми плотными ступнями… Завидев процессию, спешат прикрыть лица… Осман видывал на городских улицах, как брошены ковры новотканые под копыта коней и верблюдов, топчут, топчут ковровую шерсть, притаптывают узоры… Но от этого лишь крепнут ковры, лишь крепче и лучше становятся… А после вымоют их — и засияют, засверкают узоры…
306