Мекка — Благословенная матерь городов — меж Долиной праотца Ибрагима и горными грядами гранитными…
Осман и его спутники обошли кругом Каабы, узрели Чёрный Камень, коего касались уста Пророка Мухаммада, да благословит Его Аллах и приветствует Его…
Семь кругов пути совершили Осман и его спутники в память о праматери Хаджар[308]… Изгнанная, скиталась она в пустыне, и меж холомов Сафы и Марвы она искала воду, чтобы утолить жажду своего сына Измаила. И посланник Аллаха Джабраил чудесно наполнил водою пересохший источник. Из этого источника Замзам теперь пили воду паломники…
У подножия горы Арафат, в долине, соединились некогда, в незапамятные времена, после долгих странствий, Адам и Хавва. В этой долине указано было Аллахом праотцу Ибрагиму принести в жертву сына-первенца Измаила. И был Ибрагим в готовности совершить волю Аллаха, и посланец Аллаха остановил руку Ибрагима[309]. И здесь же, много времени спустя, говорил Пророк Мухаммад, да благословит Его Аллах и приветствует Его, говорил свою последнюю проповедь…
Вместе со всеми паломниками поднимается Осман по крутой горе Арафат и громко повторяет:
— Я здесь, о Аллах!.. Я здесь, о Аллах!..
В пустыне, под горячим солнцем, терпеливо молились паломники…
В долине Мины закололи жертвенного верблюда… «Вот приходит нескорыми шагами конец моей жизни, — думал Осман, — и потому, должно быть, я помню сейчас ясно её начало, помню Барыса… Помню запах жизни…»
В шатре Осман переоделся сам, без помощи слуги. Осман и спутники Османовы приветствовали друг друга в знак завершения паломничества, совершили праздничную трапезу…
На возвратном пути Осман чувствовал себя помолодевшим, сильным; ноги не болели, не отекали. Он проделал тяжёлый путь, жгло его горячее солнце, обдувал песчаный ветер… Но словно бы закалили Османа и спутников его испытания хаджа; вышли они из этого прекрасного горнила окрепшими, ободрёнными…
Но всё же Осман знал твёрдо, что более не суждено ему совершить хадж и более не суждено ему будет увидеть свои владения, земли своих людей; увидеть подданных, отдавших себя под его руку, под власть его…
Теперь ехали, двигались землями, которые населены были болгарами.
Болгары всегда вызывали в душе Османа чувство тёплой близости. С ними связана была память детства, память о матери, о её юрте, о том красивом сундуке, о голосе матери; память о юности, о юной Маре-Мальхун, о Куш Михале…
На полях жали пшеницу серпами простыми. Женщины и девушки работали с открытыми лицами. В уши их были вдеты огромные серьги, украшенные длинными подвесками, бирюзовыми и простыми стеклянными; серьги были такие длинные, что пришлось концы их прикрепить к волосам, заплетённым в косы. Платья были обшиты мехом по подолу, и видны были из-под платьев голые ноги с браслетами на щиколотках. Мужчины носили короткие куртки, также отделанные мехом, и меховые шаровары; шапки меховые украшены были фазаньими перьями. И мужчины и женщины имели на ногах плетёную короткую обувь… Работали и мужчины и женщины споро, и при этом громко пели… Казалось, они нарочно не хотели прерывать своё пение…
— Отчего они поют непрерывно? — Осман обернулся к Михалу.
Но Михал отвечал, что не знает. Тогда Осман велел сыскать толмача, который мог бы перекладывать слова с тюркских наречий на болгарские и с болгарских — на тюркские. По приказу Османа отправились в болгарское селение, где им указали дом человека, нужного им… Алаэддин, возглавлявший это малое посольство к болгарским крестьянам, осматривался с любопытством. Болгарских селений он прежде не видел… Особенно занимали его женщины и девушки, попадавшиеся то и дело на улицах узких; они прижимались к стенам домов, давая путь всадникам… В руках они удерживали веретена и пряли на ходу… У этих женщин, в отличие от жниц, волосы не были заплетены в косы, а забраны в особую сетку, прикреплённую на голове; одни имели на голове шёлковую сетку, другие шерстяную; сетки были разных цветов, как и платья женщин и девушек… Нашли толмача и заплатили ему. Алаэддин тотчас принялся спрашивать его о многом, что было вокруг… Некоторые женщины носили на головах высокие узкие шапки, плетённые из окрашенной в разные цвета соломы… Толмач сказал, что эти женщины происходят из родов, некогда знатных, но обедневших… Поджидая толмача, Алаэддин спешился. Было жарко и он расстегнул кафтан. Вдруг молодая женщина, одетая в рубаху из грубого полотна, всю расшитую цветными нитями, подбежала к Алаэддину и стала разглядывать его рубаху… При этом она что-то говорила, улыбалась и делала какие-то знаки… Но она вовсе не казалась похожей на женщину, которая продаёт своё тело… Вышел толмач, женщина заговорила с ним… Рубаха её надета была на голое тело, и ясно очерчивалась молодая грудь…