Священник едва виднелся у алтаря. Священник и клисарь пели дурно поставленными голосами, весьма нестройно. Время от времени священник начинал говорить, но едва возможно было расслышать его… Осман прислушался и понял, что служба идёт на славянском наречии… Он был удивлён безразличием крестьян и задумался… По завершении службы священник вышел к народу, неся на голове блюдо с хлебом, которое придерживал рукою; а в другой руке держал потир. Блюдо покрыто было белым полотном. Люди начали подниматься со скамей и креститься и низко кланяться… Священник поставил потир и блюдо на стол, затем принялся крошить хлеб в потир; возможно было разглядеть в чаше вино. Священник хорошо размешал накрошенный хлеб в вине. Затем он взял в руку ложку медную. Люди, толпясь, подходили по одному. Священник зачерпывал ложкой из чаши и совал ложку в раскрытый рот подошедшего… Люди, казалось, не выказывали своему священнослужителю никакого почтения. Они что-то говорили ему, улыбались, даже пересмеивались с ним… Несколько женщин поднесли на руках маленьких детей, по виду двух-трёхлетних; священник и в детские рты сунул эту смесь из вина и накрошенного хлеба. Осман приметил, что двоих детей вырвало на платья матерей…
Осман пытался припомнить, что это за обряд, но не мог… Спросил Михала, и тот отвечал:
— Они воображают, будто едят тело и кровь Исы, и уверены, что обряд подобный избавляет их от грехов…
Осман задумался… Вспоминал: говорили ему об этом или нет?.. Обдумывал… «Да что они, людоеды, что ли? Надобно на всякий случай присматривать за ними, чтобы они и друг друга не жрали!.. Ох, неверные!.. С правоверными не так легко мне, а каково с неверными!..»
Священник и клисарь отнесли церковную утварь назад в храм, затем на ключ заперли двери и присоединились к народу. Все развеселились, подходили к Осману, кланялись, улыбались… Священник и клисарь также приблизились, поклонились и поочерёдно поцеловали Осману руку. Он всех приветствовал с благосклонностью. Началось веселье. Люди натащили хлебов, кувшинов с вином, плодов разных, блюда с бараниной жареной… Осману и его спутникам подносили в дар большие хлебы с пропечённой верхней коркой, на которой процарапаны были узоры…
Священник и клисарь исчезли не на долгое время, затем явились уже в обычной болгарской одежде. Девки встали в круг, схватились за руки и пошли кружиться и притоптывать под звуки волынки… Молодые мужчины сделали другой круг… Дети и люди постарше подбадривали плясунов громкими возгласами… Священник также покрикивал весело, а клисарь встал в круг…
Расплясавшиеся мужики и парни выбегали к Осману и Михалу и тянули их в свою пляску… В конце концов все-таки пришлось уступить и немного поплясать вместе со всеми… Плясовые движения Османа и Михала приветствовались громчайшими возгласами одобрения…
На другой день, уже на дороге, Осман говорил Михалу:
— Не приметил я у болгар особого благочестия!..
— Это верно, — отвечал Михал. — Болгары привязаны более к своим давним верованиям. Полагаю, они всё ещё верят в Тенгри-Тангра, в Бога-Небо…
Михал почувствовал задумчивость Османа и замолк… Осман вспоминал детство, мать, отца…
Осман и его люди повидали ещё много болгарских сел. Встречали их по-доброму, хорошо, подносили кушанья, подарки… В одном селе пригласили Османа и Михала в большой дом, где собралось в горнице большой много девиц, прявших и ткавших полотно на простых станках деревянных. Османа и Михала усадили почтительно в передний угол вместе с местными стариками. Осман, давно уже свыкшийся с обычаями неверных, всё же был несколько смущён тем, что мужчины уселись глядеть на девиц… Один из стариков заметил смущение Османово и заговорил с ним запросто:
— Ты не думай, султан, будто мы здесь сидим и глядим на девиц, потому что мы сластолюбивы. Нет, мы здесь для того, чтобы поддержать и соблюсти должный ред-порядок; мы здесь для того, чтобы не допускалось никаких бесчинств!..
Осман удивился и подумал: «Какие бесчинства могут натворить эти девицы-рукодельницы?..» И очень скоро, словно бы в ответ на его невысказанный вопрос, раздались за дверьми громкие нестройные мужские голоса, певшие дикую какую-то песню… Осман невольно протянул руку к поясу — за оружием; но тот же старик, что заговорил с ним прежде, тотчас остановил его:
— Не тревожься, султан! Это не разбойники, это наши парни явились веселить девушек!..
Двери — створки — распахнулись широко, и в горницу вступили гурьбой парни. Одеты они были совсем чудно: на ногах — плетёная обувь с белыми онучами; одежда пышная, увешенная бубенцами и медными колокольцами, обшитая мехом бараньим; но самое дивное — были головы, упрятанные в остроконечные шапки высокие, закрывающие лица. В прорези глядели смеющиеся глаза, вышиты были на переде шапок страхолюдные морды полулюдей-полузверей; на шапках также гремели-звенели колокольцы и бубенцы и спадали на меховые плечи гривы буйные, свитые из множества цветных грубых нитей… Парни нарочно ревели, как быки, выли волками, широко размахивали руками меховыми, так, что колокольцы и бубенцы ещё сильнее гремели-звенели…[313] Парни расселись на полу деревянном, на большом свободном месте… Девицы оживились, переговаривались, пытались распознать своих братьев и женихов… Один из парней выскочил в самую серёдку горницы, пышный нитяной хвост прицеплен был к его заду. Откуда ни возьмись объявился волынщик и заиграл что было мочи. Парень заплясал, вытворяя сильные движения бёдрами и задом; он топал ногами, подымал то одну ногу, то другую, вскидывал руки поочерёдно, выпевал слова, свистел птицей лесной… И в песне его пелось о горах и лесах, о ветвях и листьях, о птицах в гнёздах…
313