Султан Мехмед I запросил фетву, юридическое заключение компетентного органа, относительно законности казни шейха Бедреддина. Экспертом по исламу, к которому он обратился, был персидский ученый Мевлана Хайдар. Культура османского двора в ту эпоху находилась под сильным влиянием девиантных дервишей и персидских мусульман. Надписи в красивой Зеленой мечети Мехмеда I в Бурсе, названной в честь ее потрясающей сине-зеленой плитки, выполненной художниками из Тебриза (современный Иран), включают не стихи из Корана, а ссылки на Али, более распространенного в шиитском исламе, и персидскую поэзию, наряду с высказываниями Мухаммеда[132].
Согласно фетве, которую дал Мевлана Хайдар, убийство шейха считалось законным, но изъятие его имущества – нет[133]. Таково было наказание по исламскому праву для мятежника. Его приговорили к повешению за подстрекательство к мятежу и оскорбление власти султана. Это был не первый османский процесс по обвинению в «богохульстве»: важна была лояльность, а не теология – виновному не было назначено наказание за вероотступничество, которое требовало казни и конфискации имущества.
Ради достойного зрелища шейха Бедреддина повесили на дереве совершенно голым. Как сказал турецкий поэт XX в., «Скользкая веревка, как проворная змея, обвилась вокруг его тонкой шеи под длинной белой бородой»[134]. «Раскачивающийся на голой ветке, мокрый от дождя», его труп был оставлен гнить на рыночной площади Сироз в 1416 г.[135] Ходили слухи, что ученики сняли труп и похоронили его в тайном месте. Последователи шейха Бедреддина остались в Юго-Восточной Европе, готовые возмутить консервативных мусульман или поднять новое восстание[136].
Османские хронисты осуждали его последователей, утверждая, что «хотя эти суфии говорят: “мы – дервиши Бога”, они не дервиши»[137]. «Хотя язык гнилого суфия говорит “Бог”, его сердце говорит “золото, серебро и сребреники”»[138]. Они оправдывали кровавую бойню, утверждая, что шейхом Бедреддином и его учениками двигало зло: «Сатана, проклятый, нашептал ему на ухо злые сомнения и грехи, и победил его»[139]. Обнаженные девиантные дервиши Берклюдже Мустафы, как утверждалось, соблазняли простолюдинов на совершение незаконных действий, точно так же, как Торлак Ху Кемаль и его торлакы, как говорили, призывали людей к мятежу и давали разрешение на животные утехи. Шейх предположительно издал фетвы, разрешавшие распитие вина, экстатическое кружение и похотливые танцы под музыку[140].
Мехмед I и Мурад II: возрождение и расширение империи
На самом деле, что напугало династию больше всего, заставив ее сторонников преувеличивать грехи шейха Бедреддина и его учеников, так это тот факт, что шейху удалось разжечь несколько народных, несектантских крестьянских восстаний – единственных досовременных движений в истории Османской империи, которые объединили христиан, евреев и мусульман в единое целое общее дело против империи. Словами современного турецкого поэта-коммуниста:
«Десять тысяч товарищей-еретиков Берклюдже Мустафы—
Турецкие крестьяне из Айдына,
греческие моряки с Хиоса
и еврейские ремесленники —
вонзились, как десять тысяч топоров, во вражеский лес.
Их красные и зеленые штандарты,
инкрустированные щиты, ряды бронзовых шлемов
были разбиты вдребезги;
когда день под проливным дождем превратился в вечер,
из десяти тысяч осталось только две тысячи.
Десять тысяч пожертвовали восемью тысячами,
чтобы иметь возможность петь в один голос
и вместе вытаскивать сети из моря,
вместе ковать железо, как кружево,
пахать землю вместе,
чтобы иметь возможность есть инжир с медовой начинкой вместе
и иметь возможность сказать:
везде,
все вместе
мы будем делить все, кроме щеки любимого!»[141]
Все, что османы построили за прошедшее столетие, оказалось под угрозой из-за восстаний шейха Бедреддина и его учеников. Отказ от более ранних основополагающих взглядов, которые способствовали приходу династии к власти в тринадцатом и четырнадцатом веках, и групп «священных воинов» гази, вызвал напряженность, усилившую поддержку восстаний. Эти выступления проиллюстрировали столкновение между интерпретациями ислама и тем, что происходит, когда претворяются в жизнь идеи Ибн Араби. Тот факт, что Берклюдже Мустафа изначально был христианином, а Торлак Ху Кемаль – евреем, демонстрирует неожиданные результаты обращения в ислам[142].
132
Gülru Necipoğlu-Kafadar, ‘The Süleymaniye Complex in Istanbuclass="underline" An Interpretation’, Muqarnas 3 (1985): 92–117, здесь 110.
139
Oruç b. Adil, Tevarih-i Al-i Osman, ed. Franz Babinger (Hannover, 1925), 43–45, here 44.
140
Idris Bitlisi, Heşt behişt (Eight Paradises, 1502), British Library Persian Mss Add 7746 and 7747, 229b–230a.