Он побагровел.
— Когда это случилось?
— В прошлую среду, в пятнадцать минут одиннадцатого.
— Прекрати надо мной издеваться!
— Ты что, мне не веришь? Ты думаешь, я бесплодна? Я что же, выходит, по-твоему, не имею права забеременеть от тебя?
— Да нет, почему же… — протянул он как-то странно, каким-то нерешительным бесцветным голосом.
— И это все, что ты можешь сказать? Как я погляжу, на тебя это известие не произвело особого впечатления?
— Да нет же, я просто обезумел от радости. Я только жду, чтобы этот болван ушел, чтобы заорать от восторга.
У нее был такой вид, словно она хотела что-то сказать, словно у нее что-то вертелось на языке, какая-то тайная мысль затаилась в уголках ее глаз, что-то неуловимое и непонятное было в выражении ее лица, в трепещущих ресницах, в складках у рта… Прошел уже месяц, как они вышли из Гавра. Три недели безоблачного счастья пролетели как сон, и как же они теперь были далеки, эти три недели. В последнюю неделю двое, составлявшие прежде дружную пару, без конца бранились, грызлись, ссорились, потому что им уже для того, чтобы быть счастливыми, любви было недостаточно. Нелли замкнулась в себе. Она не хотела смотреть на Марка так, как смотрела совсем недавно: просто смотреть и любоваться, — нет, теперь она за ним наблюдала. Она не разговаривала с ним доверительно и попросту, ради удовольствия узнать его мнение или удостовериться в том, что они оба придерживаются одного и того же мнения и хранят в памяти почти одинаковые воспоминания. Нет, теперь она наносила точные удары, очень болезненные и оставлявшие кровоточащие раны, и наносила она их при помощи незначительных вопросов, на которые он отвечал крайне уклончиво, стараясь скрыть удивление, что такие вопросы возникали и становились предметом обсуждения. По вечерам она деланно зевала во весь рот. Он вдруг обнаружил, что такая красивая девушка нисколько не стеснялась, отказывая в любви мужчине, которого, по ее словам, она любила. Правда, теперь этого она уже и не говорила.
— Мы сделаем тест завтра утром, рано-рано. Уйдем отсюда немного позже, чем намечали, ну так что с того? Впереди у нас целая жизнь, в особенности если ты ждешь ребенка… Представь себе…
— Уже напредставляла… Хватит с меня! Выше крыши! Знаешь что, надуй-ка лодку и отвези меня на пристань. Ты должен это сделать, раз я прошу. Мне потребуется совсем немного времени, несколько минут, не больше, чтобы собрать сумку.
Он не воспринял ее слова всерьез и решил над ней посмеяться.
— Так ты что же, больше не беременна?
— Женщины очень переменчивы, и тебе это известно… Ну же, отвези меня на берег.
— Да ведь скоро совсем стемнеет, это просто опасно!
Он положил ей руку на плечо. Он не знал, что прикасается к ней в последний раз.
— Я иду вниз. Пойдем… Ну, идем же!
Он направился к каюте. С палубы было видно, как внизу подмигивали огоньки маленькой искусственной елочки.
— Эй, Марк! — окликнула его Нелли, словно нанося удар в спину. — А что это значит, азоо… махиноз?
Сердце Марка перестало биться. Он не заставил ее повторять вопрос, а торопливо ответил:
— Понятия не имею.
Внизу, на последних ступеньках лестницы, он с трудом перевел дыхание и буквально увидел внутренним зрением, как у него в мозгу огромными буквами отпечатывается слово «Азооспермия». Да, такое слово нельзя придумать, его нельзя произнести без причины, оно не может сорваться с губ просто так. Такое слово способно раздавить, уничтожить, ибо оно лишает тебя надежды на то, что от тебя может родиться ребенок! Она не произнесла его, это жуткое слово, означавшее отсутствие живых клеток в его сперме, но это было равносильно тому, что она прокричала бы это слово прямо ему в лицо. Она его исказила, чтобы немного смягчить удар, но от этого было не легче. Как? Откуда она узнала? Кто ей рассказал? Ну почему, почему они все, эти чертовы бабы, так хотят иметь детишек? Почему они хотят от мужиков только этого?
Вот что было самым ужасным, самым страшным для человека, которому предстояло в один «прекрасный» день стать моим отцом, не оплодотворив при этом ни одну женщину. Он-то думал, что Нелли ничего не узнает и что такое жуткое слово никогда не сорвется с ее очаровательных губ. До знакомства с моей матерью он проходил курс лечения, ему делали уколы в зад, вкатывали сильные дозы гормональных препаратов, но ничего не помогало, ему не удавалось сделать своей жене ребенка. В тот вечер, когда они встретились в Гавре, он только что бросил жену, с которой прожил лет десять или пятнадцать и которая не могла думать ни о чем другом, кроме ребенка. Что она только не перепробовала, к каким средствам не прибегала: и специальные магнитные диски ей на живот клали, и благоприятные для зачатия дни она вычисляла, и амулеты на шею вешала, и специальное белье носила, и тесты постоянно проходила, и анализы крови сдавала, и эхографию ей делали, — ничего, хоть тресни… забеременеть она не могла и от этого просто с ума сходила. Она его любила и в то же время ненавидела. А ему, конечно, до смерти надоело спать с женой раз в неделю, в определенный день, когда надо, а не когда хочется, ему надоело ставить ей то горячие грелки, то пузыри со льдом на бедра и задницу, ему надоели бесконечные порошки и пилюли, валяющиеся по всему дому, уколы, анализы крови и взятие мазков, ему надоело оплодотворять психованную, наполовину сумасшедшую женщину. Его постоянно преследовал страх, что она в результате применения всех этих курсов лечения гормональными препаратами и применения новейших методов, которым подвергают их обоих, все же в конце концов забеременеет и произведет на свет некое жуткое чудовище, слюнявое и блеющее, как баран. Вот что могло стать результатом всех этих походов в больницы, где ученые доктора, как дятлы, вдалбливали ему и ей в головы: «Ничего еще не потеряно, терпение, терпение! Это наше дело: помочь вашим сперматозоидам невредимыми добраться до ее яйцеклеток». Он видел, что эти ученые мужи терпят поражение за поражением, неудачу за неудачей, и догадывался, что сеет мертвое семя. Он согласился пройти последний тест, рискнуть всем и, как говорится, «сыграть на квит или удвоить ставку», но потом струсил и решил выкинуть одну штуку… уйти, так сказать, по-английски, не прощаясь. И он слинял до того, как был получен результат анализа. Он никому ничего не сказал, а просто «вышел прогуляться»: ноги сами привели его на вокзал, он сел в какой-то поезд, даже не зная, куда он идет, вышел в Гавре только для того, чтобы забыться, убежать от прошлого и от самого себя. В тот же вечер он встретил Нелли, влюбился в нее и больше не говорил ни слова о прошлом, а только о будущем: о любви, о голубом небе, о большой семье с кучей детишек. И мой папаша почти надеялся стать отцом, почти приготовился влезть в шкуру человека, который признает какого-то невесть от кого прижитого ребенка своим сыном, да хоть бы и меня!
Когда Марк снова уселся за стол, испанец улыбнулся ему во весь рот, и он ответил гостю столь же ослепительной улыбкой. Какую же глупость он сделал, что пригласил этого идиота! Паршивый испанец! Он, видно, решил тут прочно обосноваться с той самой секунды, как опустил свой зад на стул, обтянутый «чертовой кожей», и уходить он явно не собирался. Вскоре он соблазнится бутылочкой старого коньяка, и ее содержимое исчезнет в его бездонной глотке. Они оба даже не разобрали, как его зовут. Марк называл его сеньором, когда обращался к нему, Нелли вообще никак не называла, а только смотрела на него довольно приветливо, даже ласково. В качестве дружеского презента он принес бочонок анчоусов домашнего засола и бутылку узо, анисового ликера, являвшегося символом любви, потому что бутылка представляла собой стилизованную фигуру обнаженной женщины, то есть в каком-то смысле и Нелли. Вероятно, испанец воображал, что ценой такого подарка можно затащить в постель хозяйку. И вот теперь отблески огня в переносной печке плясали на боках оригинальной бутылки, словно заключая ее в объятия. Испанец же с вожделением пялился на Нелли.
Она сказала: «Прогони его!» Прогнать-то дело недолгое и нетрудное, но вот что будет потом, после того, как он прогонит гостя? Кого она тогда прогонит? Уж не его ли самого, любовника, обманщика? Его, представлявшего собой образец мужчины, эталон мужской красоты, но, увы, лишенного жизненной силы в той части тела, что так важна для женщин… И она, быть может, опять скажет: «Я тебе больше не верю, все кончено!»
Он протянул руку к бутылке, а Нелли каким-то ехидным, ироническим тоном посоветовала ему выпить воды, а не вина. Марк подобный тон ненавидел, он просто взорвался: