Она только того и ждет, чтобы он хоть как-нибудь объяснил свое поведение. Ведь был период, когда она заигрывала с ним, когда мадемуазель Антигона не отдергивала свою нежную ручку, если он к ней прикасался. Вот и теперь только бы ему удалось с ней поговорить, и через пять минут она бы уже была в его власти, он мог бы смело броситься на нее и трахнуть прямо там, у нее в доме, при скоплении гостей.
Она жила в верхней части Лумьоля, в самой красивой вилле самого богатого и престижного квартала, мимо ее «халупы», как она называла дом своих родителей, невозможно было пройти, не обратив на него внимания и не залюбовавшись красотой полукруглой террасы; из окон там вечно лилась приятная музыка, способная избавить от всех печалей.
Когда Пьер подошел к вилле, он услышал взрывы хохота и радостные крики. В небо взлетели разноцветные петарды, взорвались и рассыпались тысячами искр, озаряя все ярким светом. Опять послышались крики и раздались аплодисменты.
В полутемном холле никого не было, кроме высокой негритянки в красном платье без бретелек, стоявшей у нижних ступеней широкой, ярко освещенной лестницы. Он прошел мимо нее, как во сне. Позднее он узнал, что эту девицу туда пригласили ради забавы, так сказать, для хохмы, вернее, не пригласили, а наняли на один вечер; да, эту чернокожую студентку наняли специально, чтобы немножко пощекотать нервишки гостям, плохо настроенным по отношению к неграм, ей, чернокожей, заплатили именно за то, что она — чернокожая, за то, чтобы она «слегка помассировала печенку» лумьольцам, нашедшим просто восхитительной эту жирафу-африканку, бывшую ярчайшим воплощением их тайных фобий. Нет, замечательная находка! Просто чудо!
С горящими от возбуждения и стыда щеками Пьер прошел через первую гостиную, где смех и сладкие звуки оркестра, наигрывавшего какую-то нежную серенаду, смешивались и почти заглушались ритмичным грохотом, доносившимся из какого-то другого помещения, где была установлена мощная звуковая аппаратура, вроде той, что устанавливают на дискотеках. Он быстренько подошел к хозяйке дома и поздоровался с ней, а потом, ловко лавируя среди столиков, добрался до гостиной, предназначенной для «младшего поколения», и на мгновение ему показалось, что он — среди своих. Веселье было в самом разгаре. Окинув гостиную взглядом, он понял, что совсем не «вписывается в обстановку», слишком много шума, слишком много крика, ярких сполохов от разноцветных лучей прожекторов, мечущихся по залу. На небольшом возвышении, служившем эстрадой, мертвецки пьяный Креон произносил в микрофон речь, обращаясь к девушкам, танцевавшим парами либо прохаживавшимся под ручку с разомлевшими от жары краснобаями. Он заметил, что никто на него даже не взглянул, никто не хотел встретиться с ним взглядом, никто ему не улыбнулся. При его приближении стоявшие группами ребята расступались и тотчас же сходились вновь у него за спиной. Вероятно, он мог бы так прошагать километры, не найдя никого, с кем бы он мог переброситься парой слов. Но он продвигался вперед сквозь толпу танцующих, он еще ощущал запах духов Исмены, он еще чувствовал кончиками пальцев ее нежную кожу, он даже чувствовал, что кончики пальцев у него слегка маслянистые оттого, что она вся буквально облилась духами перед спектаклем, и ему до смерти хотелось сунуть им под нос свои ладони, чтобы они вдохнули запах этого цветка, а потом… потом он бы разразился потоками брани, он бы по-всякому обзывал и оскорблял всех этих подонков, всю эту падаль!
В поисках Антигоны он прошел мимо туалетов, где назначали друг другу свидания взволнованные сверх всякой меры дурнушки и уроды, зашел на кухню, где находились три девицы: две утешали третью, склонившуюся над раковиной. Девицы попросили его побыстрее убраться, и он убрался. Он взял с подноса бокал и так, с бокалом в руке, вернулся в гостиную, чтобы потанцевать, но от тоски и печали ноги у него словно налились свинцом, он приткнулся где-то в углу и так и застыл, не двигаясь. Он слышал перешептывания: «Смотри, это он! Не может быть! Ну не мог он сюда прийти! Нет, просто невероятно!» Если он закрывал глаза, перед ним тотчас же возникала противная, мерзкая рожа его папаши. Он решил выйти на террасу и пробрался к выходу, но наткнулся на двух парней, одетых в блестящие плащи, словно сшитые из листового железа; в спектакле они исполняли роли телохранителей царя Креона. Парни преградили ему путь: «Стой, кретин! Терраса для посторонних закрыта! Поворачивай назад!» Пьер бросил взгляд на террасу, он увидел Антигону и рядом с ней царя, вырядившегося в роскошный белый костюм, ужасно походивший на парадную униформу английского адмирала.
— Слушайте, парни, мне только на секундочку! Вон та девчонка на террасе меня ждет!
— А ну, проваливай, тебе говорят!
Улыбающийся Креон сделал несколько шагов к двери, ведущей в дом. Он был какой-то неловкий и нескладный, шел какой-то развинченной походкой, даже еще более странной, чем обычно. Вообще-то этот Креон был неплохим парнем, вот только нервишки у него пошаливали, вернее, с ними было совсем неладно: зимними ночами он убегал из дому и ночевал на скамейках в скверах, он говорил, что раз другим это позволено, то можно и ему, что у его родителей слишком много денег.
— Слушай, здорово же ты нас кинул! — сказал он, протягивая Пьеру руку, но когда Пьер хотел было ее пожать, Креон быстро отдернул ее. Выражение лица у Креона было более чем странное, словно перед Пьером сейчас находился какой-то добряк-безумец с налитыми кровью глазами, улыбавшийся какой-то не то пьяной, не то дьявольски-хитрой улыбкой, на пиджаке виднелись там и сям пятна от пролитого вина; он все повторял тихим, «умирающим» голосом:
— А это не ты ли пустил кровь моей сестрице? Она не смогла сыграть свою роль потому, что по твоей милости у нее шла кровь, она-то говорит, что все в порядке, все нормально, но я-то знаю, что это ты во всем виноват.
К ним подошла Антигона, одетая в очень короткое и ужасно зауженное бледно-зеленое платьице, и Креон тотчас же поцеловал ее в шею. Вообще он вел себя так, словно еще никак не мог опомниться после того, как бросил эту Антигону на растерзание хищникам.
— Потанцуем? — спросил Пьер. Ему показалось, что Антигона вот-вот расплачется, но она вдруг просияла, схватила его за руку и потащила в гостиную, выскочила вместе с ним на эстраду, где только что заливавшийся соловьем певец мгновенно передал ей микрофон.
— Послушайте великую новость! — произнесла она прерывающимся от театрального, то есть деланного восторга голосом. — Мы все тут ломали себе головы над тем, куда это подевался наш корифей: уж не сожрали ли его волки или кабаны, уж не помер ли он от страха или жуткого поноса в туалете… Так вот, ничуть не бывало! Вот он перед вами, целехонький, здоровехонький! К несчастью, он не может остаться с нами, потому что мы недостаточно хороши для него, но прежде, чем вы наградите его прощальными оглушительными аплодисментами, он хочет объяснить вам, почему мы не увидели его на сцене, он на этом настаивает…
Она протянула Пьеру микрофон, даже не протянула, а ткнула в руки, Пьер его взял, но тотчас же положил на пол, словно он обжигал ему руки. Под свист и улюлюканье толпы Пьер скатился с эстрады и бросился вон из гостиной, расталкивая всех локтями. Африканка, исполнявшая роль швейцара, открыла дверь. Пьер пулей вылетел на улицу, и вот он уже под звездным небом вдыхал сладковатый, наполненный ароматом цветов воздух. Когда звуки музыки немного стихли, он оглянулся через плечо и увидел голубоватое пятно ярко освещенного бассейна и темное пятно террасы, где вроде бы двигались какие-то фигуры: вероятно, там танцевали.
Внизу металлическим блеском отливала река Див. Он понюхал свои пальцы. Он вспомнил болтавшийся на перилах сохнущий топик, взгляд испуганных глаз затравленной белки, руки, обращенные ладонями вверх, к небу. Ах ты, хренов корифей! Он вновь увидел Йемену и себя на этом помосте, в этом «мыльном пузыре», летевшем сквозь пространство… вероятно, им не надо было оттуда слезать… Вдруг он увидел рядом с собой в таком же пузыре свою мать, читавшую книгу. Да, конечно, это она, он узнал ее! Как всегда, на протяжении долгих-долгих лет она была очень увлечена чтением. Она никогда не могла дочитать книгу до конца, она читала, не поднимая головы, не отрываясь, она только и делала, что переворачивала страницы в полной тишине, молча… Она была так близко и так далеко… «Мама, дай мне тоже почитать!» В ту же секунду он увидел Марка, пытавшегося обнять и поцеловать Лору. Пьеру стало страшно. Он остановился. Луна, слегка затянутая легким облачком, медленно поднималась вверх по небосклону. Ему казалось, что в листве среди ветвей мелькают чьи-то глаза, что кто-то на него оттуда смотрит. Птицы? Люди? Звери? Иногда ему казалось, что откуда-то до него доносятся чьи-то смешки, чье-то хихиканье. Нет, ну надо же быть таким трусливым зайцем! В какой-то момент ему показалось, что впереди маячит черная масса отцовской машины.