– Что-что, извините?
Я подумал, что в переводе ошибка, но директор с улыбкой повторил:
– Я прошу вас оказать мне любезность, ударив меня по щеке. Вы убедитесь, как действует этикосфера, а после мы обсудим этот эксперимент… Я, пожалуй, встану и вас попрошу о том же, так будет удобнее…
Я решил ударить его, раз уж ему так хотелось, и мы встали друг против друга. Я замахнулся – в меру, потому что не хотел свалить его с ног, – и застыл с отведенной в сторону рукой. Что-то меня держало. Это был рукав пиджака. Он стал жестким, словно жестяная труба. Я попытался согнуть руку хотя бы в локте и с величайшим трудом наполовину сумел это сделать.
– Видите? – сказал Тахалат. – А теперь попрошу вас отказаться от своего намерения…
– Отказаться?
– Да.
– Ну хорошо. Я не ударю вас по…
– Нет, нет. Не в том дело, чтобы вы это сказали. Вы должны внушить себе это, дать торжественное внутреннее обещание.
Я сделал примерно так, как он говорил. Рукав размягчился, но не до конца. Я все еще ощущал его неестественную жесткость.
– Это потому, что вы не вполне отказались от этой мысли…
Мы по-прежнему стояли лицом к лицу, и минуту спустя рукав уже был совершенно мягким.
– Как это делается? – спросил я. На мне был пиджак, привезенный с Земли, – шевиотовый, пепельного цвета, в мелкую серо-голубую крапинку. Я внимательно осмотрел рукав и заметил, что ворсинки ткани лишь теперь укладывались, словно шерсть сперва насторожившегося, а потом успокоившегося животного.
– Недобрые намерения вызывают изменения в организме. Адреналин поступает в кровь, мышцы слегка напрягаются, изменяется соотношение ионов и тем самым – электрический заряд кожи, – объяснил директор.
– Но ведь это моя земная одежда…
– Потому-то она и не защищала вас с самого начала, а лишь часа через три. Правда, недостаточно успешно – хотя шустры и пропитали ткань, вы остались для них существом неизвестным, и по-настоящему они отреагировали лишь тогда, когда вы начали задыхаться – помните? – в том подвале…
– Так это они разорвали ошейник? – удивился я. – Но как?
– Ошейник распался сам, шустры только дали приказ. Мне придется объяснить вам подробнее, ведь это не так уж просто…
– А что было бы, – прервал я его, – сними я пиджак?
…И сразу вспомнил, как там, в подвале, похитители отчаянно пытались раздеться.
– Ради Бога, пожалуйста… – ответил директор.
Я повесил пиджак на спинку стула и осмотрел рубашку. Что-то происходило с поплином в розовую клетку – его микроскопические волоконца встопорщились.
– Ага… рубашка уже активизируется, – понимающе сказал я. – А если я и ее сниму?..
– От всего сердца приглашаю вас снять рубашку… – с готовностью, прямо-таки с энтузиазмом ответил он, словно я угадывал желание, которое он не смел высказать. – Не стесняйтесь, прошу вас…
Как-то странно было раздеваться в этом изысканном зале, в светлой нише возле окна, под пальмой. Это, наверное, выглядело бы не так необычно, если бы я обнажался в более экзотичном окружении; тем не менее я аккуратно развязал галстук, уже голый по пояс подтянул брюки и спросил:
– Теперь можно, господин директор?
Он как-то даже чересчур охотно вытянул лицо в мою сторону, а я, ни слова более не произнося, развернулся на слегка расставленных ногах, и они разъехались так внезапно, словно пол был изо льда, да еще полит маслом; как подкошенный, я рухнул прямо к ногам люзанца. Он заботливо помог мне подняться, а я, распрямляясь, будто бы нечаянно двинул ему локтем в живот и тут же вскрикнул от боли – локоть ткнулся словно в бетон. Панцирь, что ли, был у него под одеждой? Нет – между отворотами пиджака я видел его тонкую белую рубашку. Значит, дело было в рубашке. Сделав вид, будто я и не думал ударять его под ложечку, я сел и принялся разглядывать подошвы туфель. Они вовсе не были скользкими. Самые что ни на есть обыкновенные кожаные подметки и рельефные резиновые каблуки – я предпочитаю такие, с ними походка пружинистее. Я вспомнил о поголовном падении художников, когда они всей оравой пошли на меня, стоящего под крылышком ангела. Вот, значит, почему! Я поднял голову и посмотрел в неподвижные глаза собеседника. Тот добродушно улыбался.
– Шустры в подошвах? – отозвался я первым.
– Верно. В подошвах, в костюме, в рубашке – словом, везде… Надеюсь, вы ничего не ушибли?..
Скрытый смысл этих слов был не менее вежлив: «Не замахнись ты так сильно, не свалился бы с ног».
– Пустяки, не о чем говорить. А если раздеться догола?..
– Ну что ж, тогда бывает по-разному… не могу сказать точно, что произошло бы, – я ведь и сам не знаю. Если б можно было знать, не исключено, что удалось бы обойти уморы, то есть усилители морали… прошу обратить внимание, что фильтром агрессии является все окружение, а не только одежда…
– А если бы здесь, где-нибудь в укромном месте, я бросил камень вам в голову?
– Предполагаю, он отклонился бы в полете или рассыпался в момент удара…
– Как же он может рассыпаться?
– За исключением немногих мест – например, резерватов, – нигде уже нет необлагороженного вещества…
– То есть как – и плиты тротуаров тоже? И гравий на дорожках? И стены? Все искусственное?
– Не искусственное. А ошустренное. И только в этом смысле, если хотите, искусственное, – говорил он терпеливо, старательно подбирая слова. – Это было необходимо.
– Все-все из логических элементов? Но ведь это требовало невероятных расходов…
– Расходы были значительные, безусловно, но все же нельзя сказать, чтобы невероятные. В конце концов, это наша основная продукция…
– Шустры?
– Да.
– А тучи? А зимой, когда вода замерзает? И можно ли вообще ошустрить воду?
– Можно. Все можно, уверяю вас.
– И съестные продукты тоже? Этот кофе?..
– Да и нет. Быть может, я, не желая того, ввел вас в заблуждение относительно технологии. Вы полагаете, что все состоит из ОДНИХ шустров. Только из них. Но это не так. Они просто находятся повсюду, как, скажем, стальная арматура в железобетоне…
– Ах, вот оно что! Значит, скажем конкретно, – в этом кофе? плавают в нем? Но я, когда пил, ничего не почувствовал…
Должно быть, на моем лице появилась гримаса отвращения, потому что люзанец сочувственно развел руками.
– В таком количестве кофе могло быть около миллиона шустров, но они меньше земных бактерий и даже вирусов – чтобы их нельзя было отфильтровать… Так же обстоит дело с тканью вашей одежды, с кожей туфель, со всем.
– Значит, они непрерывно проникают вглубь организма? С какими последствиями? Неужели они у меня в крови – и в мозгу?
– Да что вы! – он поднял руку, словно защищаясь. – Они выходят из организма, никак не изменяя его. Тело для них неприкосновенная территория, в соответствии с нашими основными законами. Существуют, правда, особые антибактериальные шустры, но их применяю только врачи, в случае занесенной извне болезни, ведь в воздушном пространстве Люзании уже нет никаких болезнетворных микроорганизмов… Ну как, продолжим наши эксперименты?..
Он подошел к столу и выдвинул ящик. Там лежало несколько гвоздей – больших и поменьше, молоток и плоскогубцы.
– Не угодно ли вбить гвоздь в столешницу? – он постучал пальцем по палисандровой крышке стола.
– Не хотелось бы портить вашу мебель…
– Да что вы, это пустяк.
Я взял полукилограммовый молоток и несколько крупных гвоздей. Звякнул одним гвоздем о другой, а затем несколькими сильными ударами молотка вбил четырехдюймовый гвоздь в дерево до половины так, что политура брызнула в стороны блестящими щепочками. Я ударил по гвоздю сбоку – он зазвенел как камертон. Директор протянул мне плоскогубцы, и я с усилием, так как гвоздь сидел глубоко, вырвал его; он почти не погнулся.
– И что же, теперь я должен вбить его вам… в голову? – догадливо спросил я.